Я сразу скажу, что в последний раз я был в отпуске в январе 1989 года. Поэтому второй отпуск, который я получил тогда в июле 1990 года, т. е. практически спустя полтора года, для меня был настоящим важным событием.
Когда я в первый день отпуска проснулся в квартире моего магдебургского знакомого, то почувствовал, что я могу, наконец, через полтора года, как минимум тридцать дней жить бесконтрольно. Я больше не должен был каждое утро появляться на полковом построении, не должен был больше питаться в офицерской столовой, не должен был больше прятаться от начальства, чтобы оно не нагрузило меня каким‑то поручением и т. д. Когда это все промелькнуло в моей голове, я понял, в каком напряжении я прожил эти последние месяцы. Я погрузился в особенное состояние, когда я автоматически отвергал любое действие, основывающееся на слове «должен». Я не мог заставить себя пойти на вокзал, чтобы, наконец, получить билет, или в визовом отделе поставить печать в моем служебном паспорте.
Я жил в сонном состоянии и снова и снова в мыслях возвращался к событиям последних месяцев. Прошло уже три или четыре дня моего отпуска, но я все еще не мог заставить себя сделать хоть что‑нибудь. Время от времени я принимал участие в различных вечеринках, которые устраивал мой знакомый. Когда я сегодня размышляю над этим, то объясняю мое тогдашнее состояние тем, что я, хоть и не мог постичь это, все же был в шоковом состоянии. Меня постоянно мучило чувство, что должно случиться еще что‑то. Сегодня я больше не могу понять, к сожалению, подоплеку этого чувства.
На одной из таких вечеринок с моим участием это чувство достигло, наконец, критической границы. Я знал только одно, я должен был освободиться от этого чувства. Как раз в тот вечером это и произошло. Сегодня я больше уже не могу сказать, что именно тогда привело к сильной вспышке ненависти, направленной против всего мира. Я думаю, это было настоящим истощением нервной системы. В тот момент я ненавидел всех — Чернова, Жердева, Кравцова и себя самого — и я вел соответствующие диалоги, преимущественно с самим собой. Все это так бы и осталось в области монологов, если бы в этой вечеринке не принимала участие одна женщина, которая показалась мне как‑то знакомой. Я неоднократно встречал ее на улице, и мы даже обменивались несколькими словами, когда здоровались, хоть я и не знал о ней больше ничего.
Тем вечером она продемонстрировала человечную озабоченность и глубокий интерес к диалогам, которые были больше предназначены для меня самого. Этот факт поощрил меня, и речь, которую я произносил, становилась все жестче. Я не мог предвидеть, что мое излияние чувств тем же вечером было дословно передано особому отделу, так как именно там служил супруг этой женщины. Вследствие этого стало возможным, что сотрудники особого отдела получили возможность убедиться в моей «полной политической неблагонадежности» и, исходя из этого, приступить к контрмерам против «потенциального предателя». Исполнение «ответных мер» было кратким и проводилось с хорошо испытанной режиссурой.
Утром после упомянутого вечера в дверь квартиры моего знакомого постучали. Когда я открыл дверь, то увидел двух крепких парней в форме десантников, которые после установления моих анкетных данных, попросили следовать за ними в штаб 3–й армии, которому подчинялся полк радиоэлектронной разведки. Единственная мысль, возникшая у меня в тот момент, была, что, возможно, я потребовался штабу для какого‑либо перевода. Я быстро оделся и сел в машину, на которой приехали оба. На мой вопрос, почему они оба сели вместе со мной на заднее сидение, они отреагировали с безмолвной усмешкой.
Когда мы прибыли в штаб армии, меня сразу препроводили в приемную начальника штаба армии. Спустя пятнадцать минут меня вызвали в кабинет, где я столкнулся с начальником особого отдела. С этого момента мои мысли потекли в совсем другом направлении. В ходе короткой беседы мне предъявили обвинение, составленное на основе собранных особым отделом «фактов». Ряд «преступлений», к которым причислили даже мои посещения кабачков и ресторанов и беседы с людьми за столом и классифицировали их как не санкционированные контакты, увенчивали показания женщины, которая так внимательно слушала меня на вечеринке. Сутью этих показаний были, очевидно, мои слова, что я поддерживаю Чернова и что, если он действительно сбежал на Запад, я бы на его месте сделал бы то же самое.
