Гретхен разошлась не на шутку. Чего только она не наговорила Хинцелю. И что он выпендрежник, который только изображает из себя отщепенца. И что он от скуки и безделья то панкует, красуется в своей кожаной амуниции, бравируя красным чубчиком, то обряжается, как клоун, в какие-то несусветные старперские шмотки и ходит напомаженным щеголем из позапрошлого века! И что для человека, выросшего в восьмикомнатной квартире с горничными и прислугой, жизнь в однокомнатной квартирке без особых удобств – просто маленькое временное развлечение. Такой может себе позволить бить баклуши, изображать крутого и не беспокоиться о деньгах. Потому что у него за спиной – весь клан Целландеров-Целлерхаузенов со всем их состоянием. С таким тылом Хинцель никогда не пропадет!
– Моя бабуля, даже если бы совсем впала в маразм, никогда не могла бы подарить мне столько денег! – кричала Гретхен. – У моей бабушки нет чековой книжки! И счета нет! И денег нет! А для твоей бабушки выдать внучку пару тысяч – плевое дело! Ты самый обыкновенный хлюст-аристократишка с феодальными замашками! У вас так испокон века заведено! Благородным юношам просто положено несколько лет покуролесить! Раньше такие играли в карты, делали долги, пьянствовали и таскались по бабам. А теперь отрываются по-другому, но в сущности ничего не изменилось. Рано или поздно шалун остепенится на радость благородному семейству, готовому в любой момент принять блудного сына в свои объятия!
Последняя часть этой тирады в общих чертах повторяла теорию Мари-Луизы, хотя Гретхен не была сторонницей ее тезисов и к тому же прекрасно знала, что к Хинцелю они неприменимы. Он, конечно, каждый месяц получал от отца чек на определенную сумму и ничего не платил за квартиру, потому что жил в одном из домов, принадлежавших родителю, но сказать, что кто-то из семейства Целландеров-Целлерхаузенов мечтал заключить его в свои объятия и порадоваться возвращению заблудшей овцы в лоно семьи, было бы несправедливо. Просто Гретхен разозлилась, и ее занесло. Она прекрасно знала, как Хинцель относится к своим родственникам, и потому понимала, как оскорбительно для него звучало ее пророчество, что рано или поздно он перестроится и благополучно вольется в размеренную жизнь Целландеров-Целлерхаузенов.
– И как бы ты ни ерепенился, все рано тебе достанется немалое наследство! – добавила Гретхен еще ложку яда. – Даже той части, которая причитается тебе по закону, хватит, чтобы жить, ни в чем себе не отказывая! Богатый наследник может позволить себе говорить, что ему плевать на школу, оценки, успеваемость и прочую ерунду! Я бы тоже на твоем месте так говорила!
Гретхен умолкла, устав от такой длинной речи. «Пусть теперь почешет репу! – подумала она, довольная собой. – И отстанет от меня со своими глупостями!»
Хинцель посмотрел на Гретхен, провел легонько пальцем по щеке с татуировкой и сказал:
– Ты меня не любишь!
Гретхен засопела и принялась хрустеть пальцами. При этом взгляд ее был устремлен на противоположную стенку. Всем своим видом Гретхен давала понять: «Оставь эту тему! Не желаю обсуждать ее сейчас!»
– Ты просто меня не любишь! В этом все дело! – повторил Хинцель.
Гретхен продолжала смотреть в стенку. И чувствовала себя совершенно беспомощной. То, что Хинцель претендует на ее любовь, уже давно не было для нее секретом. Оставалось только не вполне ясным, можно ли назвать ее чувства по отношению к нему любовью. Хинцель ей определенно нравился. Он был ее лучшим другом. Но у нее не было ни малейшего желания, чтобы он ее целовал или обнимал. Поначалу Гретхен думала, что ей не хочется целоваться с Хинцелем из-за его коричневых гнилых зубов. Но несколько месяцев назад он привел зубы в порядок и теперь сверкал белоснежной улыбкой, а Гретхен все равно не испытывала никакой потребности в его поцелуях. Долгое время эта тема вообще как-то не возникала в их отношениях, потому что Хинцель не предпринимал никаких попыток к физическому сближению. Габриэла, знакомая с ним сто лет, утверждала, что Хинцель всегда был таким, и объясняла его поведение зажатостью, причина которой, по ее мнению, таится в глубинах подсознания.
