Бабушка нагрузила на огромную тарелку огромную порцию запеканки и полила ее тремя поварешками соуса. Гретхен с наслаждением принялась уплетать любимое лакомство. Давно она так вкусно не ела! «Бедный Гансик! – думала Гретхен. – Отказаться от такой роскоши только для того, чтобы продемонстрировать маме, как ему плохо! Наивный! Из-за побитого сынка брак не восстановится! И твой распухший нос, бедный Гансик, не поможет вернуть маму в дом!»
Гретхен подтянула к себе лежавший на столе роман. Эту историю она уже читала. Гретхен отодвинула от себя книгу и тарелку, на которой оставалось еще довольно много запеканки. Столько, сколько раньше, Гретхен уже не могла в себя впихнуть.
– Больше не будешь? – спросила бабушка, забирая тарелку.
Гретхен с изумлением отметила про себя, что бабушка не стала уговаривать доесть. Она вообще выглядела какой-то усталой и даже, можно сказать, больной.
– Бабуля, ты нехорошо себя чувствуешь? – спросила Гретхен.
– Хорошо в моем возрасте уже не бывает, – ответила бабушка и подсела к столу. – Ноги совсем не те уже. А в городе приходится все время вниз-вверх по лестницам шагать. И мощеные улицы тоже не для стариков: только и смотри, как бы не запнуться!
Гретхен сглотнула. И глубоко вздохнула. А потом сказала:
– Возвращайся тогда домой!
Это предложение не показалось бабушке совсем уж диким или немыслимым.
– А как же папа? А Гансик? – только и спросила она.
Гретхен понимала, что бабушку уже не переделать и не переубедить. Бессмысленно объяснять ей, что папа должен измениться и что она только мешает этому. Бабушку можно разве что аккуратно уговорить уехать, упирая на ее собственные интересы. Именно в этом направлении и повела разговор Гретхен. Она говорила только о самой бабушке, подчеркивая, что она имеет полное право жить у себя в Цветле, заниматься садом, выращивать карликовые дыни и гигантскую клубнику и ухаживать за любимой кошкой. А посягать на ее личную жизнь никто не должен и не может.
– Ты приехала потому, что у нас тут заварилась несусветная каша, – рассуждала Гретхен. – Но сейчас-то у нас уже все поспокойнее. И если ты не скажешь, что не хочешь больше тут оставаться, все так и будет продолжаться до бесконечности. Папа же всем доволен! Вот и будешь его обслуживать до гробовой доски!
– В сущности, ты по-своему права, – согласилась бабушка, помолчав немного.
– Конечно права! – воскликнула Гретхен. – И безо всяких «по-своему»! Вот сегодня вечером ты и скажи папе прямо, что хочешь домой. И в самое ближайшее время уедешь.
– Но папа страшно рассердится! – робким голосом проговорила бабушка.
– А тебе-то что? – возразила Гретхен. – Ты уже и так для него много сделала! А он для тебя что-нибудь сделал?!
– Ничего, – ответила бабушка не задумываясь. И тотчас испугалась сказанного.
– Вот именно! – поддержала ее Гретхен. – Зарабатывать деньги и больше ничего не делать, заставляя других обслуживать себя с утра до ночи, – не велика заслуга!
– Как-то это слишком сложно для моего ума! Я совсем запуталась! – со вздохом сказала бабушка.
Гретхен показалось, что «распутываться» бабушка совершенно не планирует. Она хотя и сидела у них тут в кухне, но мысленно уже явно собрала вещи и думала, как бы поскорее добраться до сада-огорода, чтобы успеть спасти брошенную на произвол судьбы клубнику.
– Позвони дяде и скажи, чтобы он приехал за тобой, – посоветовала Гретхен, решив, что конкретное предложение только укрепит в бабушке «чемоданное настроение». – Мне набрать номер?
Бабушка замялась на секунду и согласно кивнула. Гретхен пошла к телефону. Длинный цветльский номер, включая код, Гретхен знала наизусть. С пятой попытки она наконец дозвонилась. У аппарата был дядя. Гретхен передала трубку бабушке и удалилась в детскую, чтобы не мешать разговору.
Гретхен думала, что обнаружит Гансика в постели. Но вместо этого ее взору предстала монументальная композиция «Мать и дитя», похожая на ту, которую она уже видела почти месяц назад. Только тогда композиция называлась «Бабушка и внучек», да и мамина грудь, в которую Гансик уткнулся носом, как младенец, по пропорциям существенно уступала бабушкиным внушительным формам.
