— Вспомните корову-рекордистку, что в позапрошлом году объелась озимыми и околела. Или двух зарезанных волками овец…
— Врешь! — крикнул Павел. — Волки загрызли овец, меня в селе еще не было!.. — Немигающие глаза его мерцали в полутьме угла дико и жутковато.
Орешин, поглаживая лысую ушастую голову, предупредил угрюмо:
— Назаров, попридержи язык…
— А корова телке бок разнесла тоже без тебя? — Кокуздов размахивал кулаками над Павлом, как бы прибивая его к полу. — А бык при случке корову подмял так, что она сломала ноги и ее пришлось прирезать — без тебя? А в прошлом году шесть телят сдохло — корм-то в прошлом году был! — это тоже без тебя? Сиди помалкивай и зарубай на носу, что говорят!.. Ты жалуешься, кормов нету. У нас имеются документы, сколько было выдано кормов…
Кладовщик Омутной поспешно достал из внутреннего кармана какие-то желтые и розовые листки и протянул их почему-то Прохорову.
— Вот тут все записано, Петр Маркелович.
Прохоров с раздражением дернул плечом, и Омутной поспешно спрятал их.
— Выписано-то много, да мимо телят протекло — на базар, — заметил Павел негромко и убежденно.
Омутной, коренастый и грузный, с проворностью разозленного медведя обернулся к Павлу.
— А ты докажи, докажи! — На широком и круглом, похожем на решето, рябом лице его мстительно сверкали маленькие заплывшие глазки. — Не докажешь — ответишь за клевету! А мы докажем где надо, куда шли телячьи корма…
И опять они не пощадили мать Павла — все средства хороши.
— Может, она давно промышляет такими делами! — выкрикнул Кокуздов. — Мешочек-то, может, приспособила давно и доила колхозные вороха, да больше не попадалась на месте…
Павел тяжело, с усилием поднялся.
— Я сказал: не трожь! Убью!..
— Не угрожай, не запугаешь!
Кокуздов, пятясь, отступил к столу, белые волосики вздыбились. Павла остановил Орешин.
— Сядь на место. — Он взглянул на Прохорова, извиняясь за беспорядок. — Судьбу человека решаем, а они склоку завели, как бабы на базаре. Прошу высказываться по-серьезному, по-деловому… Говори, Коптильников. Назаров, сядь, говорю, — еще раз попросил Орешин.
Павел нехотя опустился в углу.
— Все мы знаем, какое значение придают партия и правительство развитию животноводства, — заговорил Коптильников с усилием, как бы раскачивая себя; свет лампы падал на него сбоку, и одна сторона лица казалась розоватой, ясной, вторая — почти черной, щека чуть подергивалась. — А как мы выполняем директивы? Плохо, из рук вон плохо! Приобрести-то телят приобрели, а сохранить не сумели. Положились на одного Назарова. — Голос его окреп. — А Назаров проявил полную бесхозяйственность и халатность, чем и загубил сто с лишним голов телят.
— За такие дела, — подхватил Кокуздов, — из партии вон!
Наблюдая за происходящим, Аребин убеждался в одном: человек, у которого совесть нечиста, всегда нападает на другого, чаще совсем невиновного, более безжалостно, более ожесточенно: ему во что бы то ни стало необходимо отвести вину от себя, свалить грехи на другого.
Глубокое волнение охватило Аребина, словно где-то вдали настоятельно зазвучала труба, призывая в строй, в боевой поход.
Павел затравленно озирался, напряженный, готовый к прыжку, и почти не слушал, что говорил предсельсовета Нехотеев, который пережил более двух десятков председателей колхозов и со всеми находил общий язык и интересы. Подслеповато щурясь, играя кислыми складками на бритом лице, он равнодушно заглядывал в бумажку.
— Я скажу о Назарове так: не подает он примера беспартийной массе. В прошлом году подписывались на заем, помните? Так он сперва совсем отказался подписаться, сказал, что ему надо штаны купить. Вон как! От большого политического мероприятия штанами заслоняется, как самый несознательный элемент! А потом согласился на триста рублей, и вот сто пятьдесят рублей внес, а вторая половина так и повисла на нем…
Учительница Александра Васильевна от волнения взбивала седой висок, губы ее дрожали; запинаясь, передыхая и часто останавливаясь, чтобы не расплакаться, она сказала зачем-то, что знает Павла с детства, что он был способный мальчик, что надо подходить по-человечески и она совсем не понимает, в чем же его обвиняют, — ведь он сигнализировал…
