— Это немой Густапс, — произнес удивленный Эдмунд.
— Нет, господин Эдмунд, это не немой и не Густапс!.. Ну-ка, Гуттор, стащи с него маску.
— Я и сам сниму! — бешено зарычал мнимый эскимос.
И, резким движением руки сорвав с себя маску, он отбросил ее далеко в сторону.
Оба брата вскрикнули от изумления.
— Красноглазый!.. Так вот это кто!..
С искаженным лицом, со сверкающими глазами бандит дерзко глядел на своих врагов.
— Красноглазый! — повторили еще раз молодые люди.
— Да, я Красноглазый, одно имя которого приводит вас в трепет, — подтвердил бандит. — Красноглазый, имевший глупость вас пощадить… Красноглазый, который не будет просить себе пощады, но сохранит ненависть к вам даже и после смерти.
— Свяжите этого человека и заткните ему рот, — приказал Гаттор своим матросам.
— Красноглазый, который вас проклинает! — продолжал бандит. — Красноглазый, который…
Он не договорил и захрипел.
Новое злодеяние. — Страшная казнь. — Прекращение доблестного рода.
НЕТ ВОЗМОЖНОСТИ ОПИСАТЬ, В КАКОЕ отчаяние пришли Гуттор и Грундвиг, когда узнали, что их господа ускорили свой отъезд лишь по коварному наущению двух эскимосов. Злодеи, разумеется, имели в виду избавиться таким путем от слишком проницательных соглядатаев. Грундвиг объявил, что едет немедленно по следам экспедиции, оставив больного Гуттора на станции, но Эриксон решительно восстал против этого, говоря, что одного Грундвига, без Гуттора, ему запрещено отпускать.
— Можете обратиться к Рескьявику, — сказал Эриксон, — он вам то же самое скажет.
— Если наших господ убьют, Эриксон, то вы будете в этом виноваты, — заявил ему Грундвиг.
— Кто же их убьет? — спросил встревоженный лейтенант.
— Проводники-эскимосы, Густапс и Йорник.
Эриксон рассмеялся.
— Что вы только говорите, господин Грундвиг! — произнес Эриксон. — Подумайте, есть ли в этом какой-нибудь смысл?
Грундвиг, не имея доводов, чтобы убедить молодого моряка, не стал больше ничего говорить и, скрепя сердце, решил подождать выздоровления Гуттора.
Две недели прошло прежде, чем богатырь окончательно встал на ноги. Он изъявил желание ехать немедленно, чему ни Эриксон, ни Рескьявик на этот раз противиться не стали. Сани были уже запряжены, как вдруг перед самым отъездом жители первой станции с изумлением увидали Гаттора и Лутвига с десятью норландцами и четырьмя американцами, оставленными в бухте Надежды.
В нескольких словах Гаттор объяснил причину своего прибытия.
Дело в том, что однажды утром оружейный мастер клипера отправился в гости к своему приятелю, плотнику яхты. Попивая пиво и покуривая табачок, приятели мирно беседовали, как вдруг оружейный мастер, имевший очень тонкое обоняние, проговорил:
— Знаешь, Джеймс, у тебя на яхте как будто порохом пахнет. Не простым, знаешь, а фейерверочным.
— У нас такого и нет.
— Ты наверное знаешь?
— Еще бы не наверное, когда у меня ключи от пороховой камеры.
В этот день о порохе больше разговора не было, но в следующий раз оружейный мастер опять объявил:
— Как хочешь, Джеймс, но у тебя тут горит фейерверочный порох.
— Да нет же его у нас!
— Ты вполне уверен?
— Вполне уверен.
— Ну, ну, ладно!.. Не будем из-за этого ссориться.
На третий день опять та же история.
— Джеймс, хочешь биться об заклад, что у тебя горит порох? — предложил оружейный мастер. — Я ставлю бочонок отличного рома.
Плотник был большой любитель этого напитка.
— Идет! — согласился он.
— Ну, пойдем глядеть.
Приятели спустились в крюйт-камеру. Там запах был еще сильнее. Оружейный мастер принялся осматривать каждую бочку.
— Э-э! — вскричал он вдруг, приподнимая один бочонок. — Какой он легкий! И для чего это из него выпущен просмоленный фитиль? Это неспроста. Кто устроил здесь такую адскую машину?
Оружейный мастер осторожно обрезал фитиль и обезвредил опасное приспособление.
Известие об открытой мине быстро распространилось среди матросов обоих кораблей. Собрался общий совет под председательством Гаттора и решил, что злодейский умысел следует приписать эскимосам Густапсу и Йорнику.
Американцы терялись в догадках о том, какая могла быть у эскимосов при этом цель.
— Удар предназначался нам, господа, — объявил им Гаттор. — Слушайте.