Заполучить монастырские земли! Кто же из великих князей, хотя бы втайне, не мечтал об этом?! Ведь это было равносильно присоединению к Москве целой страны, целого государства! На этих землях можно было бы дополнительно испоместить многие тысячи служилых людей, без которых уже никак не могли обходиться ни Россия, ни её государи. И чем могущественней становились они, чем шире раздвигались пределы России, тем всё большей становилась нужда в этих людях, а значит, и в земле, которая по-прежнему являлась единственной платой за их службу. Свободной же земли, и не просто земли, а роспаши, доброй, угожей, было так мало, что приходилось считать каждую десятину; та же, что лежала впусте, не многих влекла к себе: селиться на сыром корню — на новом, необжитом, диком месте — мало сыскивалось охотников.
При таком положении движение нестяжателей оказалось как нельзя кстати, и их призывный глас не мог быть не услышан державным слухом. Уже великий князь Иоанн Васильевич, при котором нестяжатели впервые заявили о себе, с благосклонностью поглядывал в их сторону и даже поднимал вопрос о монастырском владении на одном из церковных соборов, но, возможно, лишь для того, чтоб прощупать силы как нестяжателей, так и их противников иосифлян, а вмешиваться в их спор не стал, не осмелился или, скорее всего, будучи по природе человеком крайне расчётливым и осторожным, решил повременить, дождаться более благоприятной поры, чтоб действовать наверняка, как он обычно и предпочитал действовать.
На соборе тогда верх взяли иосифляне, но торжество их, казалось, будет недолгим, потому что севший вскоре на отцовский престол Василий начал уже открыто поддерживать нестяжателей Он даже приблизил к себе Вассиана, велев ему перебраться из Кирилло-Белозерского монастыря в московский Симонов, и сделал это, разумеется, вполне намеренно, в пику иосифлянам, давая понять им, на чьей он стороне и какую цель преследует.
Вассиан не пренебрёг великокняжеской милостью, принял её, ибо и у него была цель. Своя! Он к тому времени уже стал признанным главой нестяжателен, сменив в этой роли умершего Нила Сорского, знаменитого основателя отшельнической обители на реке Соре. Его имя благодаря решительности и упорству, с которыми он отстаивал нестяжательские идеи, приобрело широкую известность, особенно в среде чёрного духовенства, а ум и учёность, разительно отличавшие его от большинства его собратий, смелость и независимость суждений, впечатлявшие ещё сильней, чем ум и учёность (ибо кто же ещё на Руси отваживался чудотворцев называть смутотворцами), и страстная, деятельная, сильная натура его, унаследовавшая всё лучшее, что было в крови клана Патрикеевых, способствовали тому, что он, оставаясь, по сути дела, рядовым монахом, сделался одним из влиятельнейших, если не самым влиятельным, деятелей Церкви. Сближение с Василием давало ему дополнительные преимущества и ещё более укрепляло его положение. Он теперь имел возможность если и не использовать в своих целях великокняжескую власть, то уж, во всяком случае, исключать её противодействие, что для него при его уме было даже важней, и он не преминул воспользоваться этой возможностью. С его помощью нестяжатели начали сперва потихоньку, а потом всё смелей и смелей наступать на иосифлян, вытесняя их и из епархий — с епископских кафедр, и из монастырей — с настоятельских мест, и наступление это, умело направляемое Вассианом, оказалось столь успешным, что нестяжателям в конце концов удалось посадить своего единомышленника даже на митрополичий престол — на целое десятилетие во главе Церкви стал бывший постриженник Кирилло-Белозерского монастыря Варлаам[227].
Для нестяжателей это были самые благоприятные времена. Лучших они не знавали уже никогда. В это время внимание к ним со стороны великого князя и его поддержка стали такими, что брось они открытый вызов иосифлянам, потребуй созыва нового собора, и победа в этой новой схватке им была бы обеспечена. Но Вассиан думал не только о победе над иосифлянами, которая, конечно, была нужна и важна: много желанных перемен могла принести она с собой, особенно в жизни духовной, о чём он как раз и мечтал и к чему постоянно стремился вместе со всей своей нестяжательской братией. Он верил, что эти перемены поселят в святых обителях дух сурового, истинного благочестия и подвижничества, который растечётся из них, как из родников, по всей Руси, напитывая её своей живительной силой, ибо, в отличие от иосифлян, смотревших на монастыри прежде всего как на место, где должна была вызревать сильная церковная власть, они, нестяжатели, считали и хотели видеть монашеские обители хранителями и распространителями высокой нравственной чистоты, каковой требовали законы веры, столь легко нарушаемые не только в миру, но даже самими церковниками. Поэтому это была бы не просто победа одной группы людей над другой, а победа новых нравственных устремлений, новых идей и новых взглядов на духовную жизнь и духовность, которые, между прочим, проявлялись не только в движении нестяжателей — много было вокруг других явлений, где это новое в полный голос заявляло о себе, за что так же, как и нестяжательство, было гонимо и проклинаемо, — вот почему так нужна и важна была эта победа, могущая принести если и не полное торжество этому новому, то хотя бы прочно утвердить его в правах. Однако ещё нужней и важней была для Вассиана другая победа, к которой он стал стремиться (пусть и не сразу осознанно) с того самого дня, когда на него насильно надели монашеский клобук.
