Тревога и напряжённость, нараставшая с каждым днём, боязнь и опасность — истинная и мнимая — боярской крамолы, которая, в противоположность открытой взбаламученности черни, всегда распространялась тихо, ползуче, как и пристало всякой крамоле, резко нарушили тот особый уклад дворцовой жизни, ту её незатенённую, торжественную сторону, которую сейчас называют церемониями.
Раньше, бывало, что ни день, то у царя стол[217] или пир по любому поводу, да и просто, без повода, — для прохлады. Теперь — лишь трапезы в кругу особинов, скромные и тихие, без медов, без вина, без глумливой скоморошьей братии. Разве что Ивашка Нос попоёт вполголоса, чтоб не чудилось, будто на поминках.
Или другое — именинный чин. Раньше было как? Спозаранку, лишь отстояв заутреню, являлись во дворец именинники — всякий-який служилый люд во главе с боярами — бить челом царю и подносить именинные калачи. Как начинали от заутрени, так и тянули это дело до обедни. От царя, который спрашивал именинников о здоровье и поздравлял, отправлялись к царице, потом к царевичам, и везде — челом, и везде — калачи. А уж калачи! Таких, быть может, некоторые сами сроду не едали: белые, подовые, мягкие — пух пухом! Нищие, которым выносили эти калачи на Красное крыльцо, с руками отрывали их у дворни.
Раньше редко случался день без этой именинной толчеи. Теперь именинникам дозволили являться только в воскресенье.
Поворчали, посопели, пофыркали в бороды, а куда поденешься?! Стали ходить в воскресенье. Чуть свет, как и прежде, собирались в этот единственный назначенный день в сенях перед гридницей и начинали местническую грызню: кому первому? У одного именины пришлись на начало недели, и он всю неделю ждал, готовился, а другой со своим святым как раз к этому самому дню поспел и прёт напролом — первым. Что бывало! Хорошо, что в руках, кроме калачей, ничего более, а то ещё хуже было бы!
Совсем отменить этот чин Иван не мог — вековой обычай! Отказавшись от него, он настроил бы против себя и тех, кто ещё был с ним. Настроил бы, непременно настроил, потому что именины для московита всегда были едва ли не самым главным — праздником, не менее чтимым, чем Пасха, Рождество или масленица. В царском дому, впрочем, тоже любили именинничать. Именины цариц, царевичей, царевен праздновались всегда широко, пышно, но особенно торжественными и пышными были царские именины. В этот день в кремлёвских соборах служили большие службы, звонили неумолчно в колокола, а во дворце устраивалось разливанное пиршество, на котором сам митрополит или кто-нибудь из архиепископов провозглашал здравицу и по кругу шла заздравная чаша.
Это был праздник и для всей Москвы. Простой люд угощали пивом, медами, раздавали царские именинные калачи — «долгие», в аршин или даже в два... В этот день на Москве, если верить летописцам, работы никоторой не делали, даже и торг не вели, и свадеб не играли, и мёртвых не погребали. А если верить народному присловью, гласящему, что «мужик — проказник, работает даже в праздник», то, видать, всяко бывало. Но в любом случае день этот был необычным, отличным от буден.
Иван родился двадцать пятого августа, на память священномученика Евтихия и на перенесение мощей Петра-митрополита, а именины праздновал на Иоанна Предтечу, вернее, день спустя, ибо на самого Предтечу был установлен однодневный пост («Иван постный» называли его в народе), и в этот день не полагалось есть не только никакого скорому, но также ничего круглого, красного, и не только есть — даже касаться, так как всё это напоминало отсечённую голову и кровь Иоанна Предтечи. В этот день не рубили капусты, не срезали мака, не брали в руки никакого острья — ни косыря, ни топора, ни заступа; и если в эту пору журавли начинали тянуть на юг — ждали ранней зимы.
«Иван постный» приходился на самый конец августа, а первого сентября начинался новый год, и сходились для московитов почти кряду два праздника — царские именины и Новый год, который тоже праздновали широко, шумно, весело: варили пиво, брагу, устраивали ссыпины, братчины...[218] Толпы праздного люда наводняли в этот день Кремль, собирались на площади перед соборами — там шли торжественные службы, а после их окончания на площади начиналось не менее торжественное праздничное действо. Из собора выходил митрополит, окружённый кремлёвским клиром, за ним несли хоругви, иконы, кресты, священные книги в дорогих переплётах... Митрополит медленно двигался к середине площади, а навстречу ему из дворца выходил царь с боярами. Царь обнажал голову и, подступив к владыке, целовался с ним в уста. Затем митрополит благословлял царя и всех, кто был на площади, желал всем счастья в новом году и благоденствия. Дружное «аминь» завершало это торжество.
