— И хватило бы у вас сердца оставить меня?
Шимон махнул рукой. Г-н Фицек продолжал с отчаянием:
— Скажите, Шимон, чего вы от меня хотите?
Шимон опять не ответил.
— Чего вы от меня хотите? Убить меня хотите? — Рука его дергалась. — Что это за твердые расценки?
— Мастерские зачисляются в три категории.
— В три категории. Мою в какую зачислили?
— Во вторую.
— А Браша?
— Браш — первая категория.
— Браш — первая категория? — пробормотал г-н Фицек. — А я вторая категория. Чем Фицек хуже Браша? Скажите! Я тоже хочу быть первой категорией. Сделайте, Шимон. Очень прошу!
— Я могу сделать, господин Фицек, нам все равно, пусть вы будете первой категорией.
В мозгу Фицека осел туман.
— Спасибо, Шимон, большое спасибо! Видно, мы можем договориться. Видно, с вами можно разговаривать. Словом, моя мастерская — первая категория… И что еще будет в этих расценках?
Шимон вынул из-под фартука бумажку.
— «Новые ботинки, — читал он, — на гвоздях, клееные: в первой категории — оплата работы два двадцать, во второй — форинт восемьдесят, в третьей — форинт пятьдесят».
— Что такое? — заморгал г-н Фицек. — Моя мастерская какой категории?
— Вы сказали, господин Фицек, первой…
— Я? Я сказал? Никогда в жизни!.. Третья категория, четвертая категория, пятая…
— Нет, господин Фицек, вторая категория.
— Мне все равно, пусть будут твердые расценки, пусть будет вторая категория, но только в том случае, если новые ботинки — форинт двадцать, набойки тридцать пять крейцеров. Ни на крейцер не дам больше. Я не могу платить больше, Шимон! Это называется благодарность? Для этого поддерживал я забастовку? — И он зашептал Шимону на ухо: — Ведь вы убийцы!..
— Господин Фицек, если вы еще раз скажете что-нибудь такое, мы сложим инструменты, и тогда сразу можете дать нам расчет.
Мастер опустил голову на колени.
— Ну, не буду говорить такого… У меня права нет на это, верно. Но ни на крейцер больше не заплачу. На это я имею право. Расчет попросите? Пожалуйста, мне уже все равно…
Он побрел к прилавку, где сидел обычно, разворошил бумаги, затем, словно забыв, чего он хочет, оперся локтями о ящик и, борясь со слезами, уставился на подмастерьев.
4
В помещении редакции «Непсавы» Шниттер повесил на вешалку свою широкополую шляпу «лассаль», вынул очки, водрузил их на нос и сел к столу. Есть люди, которые, войдя в комнату, сразу наполняют собой все помещение, — кажется, что даже мебель отодвигается, уступая им место; есть и такие, которые буквально исчезают среди обстановки. Шниттер не принадлежал ни к тем, ни к другим. Когда он вешал свою шляпу и усаживался за стол, казалось, он является частью обстановки, так же как полированный шкаф, как коричневый блестящий стол, гладкий и без углов.
Он приготовил коробку папирос и коробку конфет. Из внутреннего кармана вытащил маленький блокнот в красном сафьяновом переплете и стал перелистывать густо исписанные страницы. Когда он дошел до нужного места, разгладил страницу рукой и положил карандаш поперек, чтобы записная книжка не закрылась. На этой странице были нижеследующие заметки:
«Делегация к Криштофи. П. р. согласно. Позаб. подх. дел. Оппоз. настр. раб. разор. Ког. возмож. — дел. Ког. нель. — вон! Дел. 17—VI. Вызв. Новак, Кер., Фр., Сер., Ш., Саб., 6 вс. ½ ч. разг».
Если расшифровать, смысл заметок был следующий: «Делегация к Криштофи. Партийное руководство согласно. Позаботиться о подходящей делегации. Оппозиционно настроенных рабочих разоружить. Кого возможно — делегировать. Кого нельзя — вон! Делегация 17—VI. Вызвать Новака, Керестени, Антала Франка, Сердахели, Шина, Сабо. Всего 6 человек. С каждым беседовать по полчаса».
«Правильно, — рассуждал про себя Шниттер. — Совершенно правильно». Он взял бланк «Непсавы» и чистым, аккуратным почерком написал следующее письмо:
«Глубокоуважаемый товарищ Новак!
Прошу вас завтра в половине пятого потрудиться зайти в редакцию «Непсавы» прямо ко мне. Если трамваи в это время слишком переполнены, наймите коляску, редакция «Непсавы» немедленно возместит истраченную вами сумму.
Прошу вас ввиду серьезности дела об этом письме не говорить никому и явиться без опоздания.
