— Фери, лучше завтра.
— Никаких завтра! Завтра другому буду учить тебя. Я сейчас хочу слышать.
Жена смущенно, спрятав изуродованную руку под коробку, повторила:
— Стоило только двести пятьдесят форинтов, муж купил ко дню рождения.
— Хорошо. Не совсем, но сойдет. Говори медленнее, никто тебя не торопит. Не мне отвечаешь… Я и так знаю, что стоило два форинта. И губы сложи трубочкой… А руки свои приведи в порядок…
— Я мажу их глицерином.
— Глицерином? Это ерунда! Только посмотрят на руки — и сразу заметят, кем ты была. Купи молочного крема за пять крейцеров. На это не надо деньги жалеть, это вложение…
Он сделал паузу, начал медленно, затем продолжал все быстрее:
— И еще одно прими к сведению: никому никакой пощады. Тебя тоже не щадили. Сделка есть сделка. Если Ракитовский, или Поллак, или еще кто-нибудь разорятся, меня это не интересует. Пусть уходят, переезжают — никакого мне дела нет. Да. Пусть хоть все на кладбище переселятся… И на ботинки надо ставить хороший материал только тогда, если нельзя иначе. Только тогда отдаем дешево, коли дорого не берут. Подмастерьям только тогда готовь мясо, если иначе они откажутся от харчей. Только тогда плати в неделю пять форинтов, если нельзя четыре. Чтобы подмастерье заслуживал чего-нибудь — этого не бывает. Подмастерье ничего не заслуживает, заслуживает только мастер. Пусть ценят меня те, у кого меньше моего. Я тоже ценю всех, у кого больше, чем у меня… Одним словом, собери свой короткий ум, и не пройдет года, как весь Эржебетский район шляпу будет снимать перед нами.
Они поднялись со скамейки. Г-н Фицек после двенадцати лет супружества в первый раз взял жену под руку.
— И не ходи больше в башмаках на резинках… Я тоже больше портянок не надену…
Мимо них мчались экипажи. Г-н Фицек каждый раз останавливался и подолгу смотрел на несущихся коней, расстегнув пиджак так, что сверкала его «золотая» цепочка.
Они подошли к ларьку, где продают воды.
— Не прикажешь ли стакан прохладительного? — громко спросил г-н Фицек. — Малинового сиропа? — и быстро продолжал: — Или, может, только воды с сахаром? Прошу стакан воды с сахаром.
Заплатил крейцер и так величественно протянул жене грошовую красную водичку, словно это был нектар в золотом кубке.
3
Через полчаса после ухода супругов Фицек работа пошла под песню. Шимон вздохнул, затем затянул:
Там, где воды Марош извиваются между лугами,
Там прекрасные звезды прекрасными светят лучами,
В те далекие земли так страстно мечтаю попасть я,
Там я милую встречу, там рай мой, там вечное счастье,
Там, где воды Марош извиваются между лугами.
Флориан подпевал. Рейнгард не умел петь. А Чепе не хотел. «Пусть поют мастеровые, а я — господин подмастерье».
Иногда появлялся заказчик; в такие минуты все замолкали. Шимон принимал починку. Если заказчик слишком торговался, он садился на свое место и говорил:
— В десять часов придет хозяин. Зайдите тогда. Он, может быть, возьмется. Я не могу.
И снова звучала песня:
В те далекие земли так страстно мечтаю попасть я…
…В мастерскую вошла женщина в белом платке.
— Мое нижайшее! — приветствовал ее с нар Шимон. — Что прикажете?.. — Затем подумал, как ее величать. — Что прикажете, сударыня? Починку или новый ботинок?
Вошедшая подняла глаза к потолку и смиренно улыбнулась. Это была женщина лет сорока, худая, угловатая, бледная. Под глазами и на скулах у нее горели красные пятна величиной с пятак. Губы ее, бледные и тонкие, как две спички, были сжаты.
— О нет, господин подмастерье, — сказала женщина жалобным голосом. — Мне нечего чинить. А может, у вас самих надо выправить что-нибудь, во имя Христа. Вы живете, курите, поете и забываете о страданиях Христа. А ведь он умер из-за вас… Братья! Вы согрешили. Я хочу направить вас на путь истинный. Вы ведь, наверное, католики?
«Ну, этого только не хватало!» — подумал Шимон и, не поднимая головы, бросил:
— Починяем, сужаем, растягиваем… в остальном не мастера.
— Это, сын мой, великое несчастье. Погибнут ваши души. Я принесла вам советчика по уходу за здоровьем, это расписание поездов. — И она положила на нары несколько брошюрок. — Штука — двадцать крейцеров.
