Первый Пишта испугался — второго Пишты тогда еще не было — и, плача, уцепился за шею матери.
— Мама, не пускайте, мамочка!.. — зарыдал он от испуга, встав в одной рубашонке на нетвердых ножках в постели.
Но те двое людей взяли мальчика у матери, завернули в грубошерстное одеяло. Ребенок, сложив ручки, умолял, чтоб не… не… хотя бы мать пошла с ним. Но не позволили.
Господин Фицек ругался, жена рыдала на улице:
— Пиштика!.. Пишта!..
К вечеру перевернули всю квартиру, унесли все вещи, и, когда принесли их обратно, очень воняло. Потом, когда Фицек с женой пошли в больницу, им сказали, что Пишта Фицек умер и его уже похоронили…
Господин Фицек тихо сказал жене, чтобы Мартон не слышал:
— Дифтерит. — И еще: — Ты будешь держать его за руки и, как бы он ни кричал, не отпустишь. Поняла?
Господин Фицек влез на акацию и сверкавшим на солнце заготовочным ножиком отсек ветку.
Мартона держали, хотя ему и в голову не приходило сопротивляться. На ветку намотали «чистую» тряпку и окунули ее в керосин, затем разжали мальчику рот и засунули тряпку с керосином в самое горло. Скребли веткой. Толкали ее, тянули. Губы Мартона и подушка стали влажными от крови. Намотали новую тряпку…
— Врача? — сказал г-н Фицек позже, когда мальчик уже бегал. — Врача? Холеру в живот!.. Я хоть и фамилию свою прилично подписать не умею, а все-таки лучше любого врача… Дай ему, Берта, ложку баглианера, а завтра может идти в детский сад. Врача? Холеру!..
ПЯТАЯ ГЛАВА.
Почтеннейший читатель узнает из нее, почему невозможно единство действий империалистических держав
1
Сегодня г-н Фицек проснулся в исключительно хорошем настроении. Открыв глаза, он сразу выскочил из постели. Обычно, просыпаясь, он валялся, мечтал, строил планы блестящего будущего. К нему он шел разными путями, но каждый раз кончалось тем же: Фицек катается в экипаже по проспекту Штефания, развалившись в коляске, расстегнув пиджак, чтобы люди видели золотую, к тому времени уже настоящую, цепочку толщиной в руку. На козлах сидит кучер в ливрее.
Но сегодня г-н Фицек вскочил как будто от толчка землетрясения. Крикнул Шимону: «Вставай!» — затем открыл дверь мастерской и одним рывком вздернул вверх железную штору. Его встретило теплое апрельское утро; улица Мурани была уже подметена, свежий воздух хлынул в дверь.
— Алло! Господин Швитцер! — крикнул он лавочнику. — Открываем уже?
— Открываем! Вижу, и вы, господин Фицек, просыпаетесь с петухами?
— Приходится, господин Швитцер, приходится. Мастерская набита заказами… От заказчиков отбою нет!
— Это хорошо, — послышался голос г-на Швитцера. — Это хорошо… Господин Фицек, получен первосортный швейцарский сыр, совсем свежий… Не хотите ли попробовать?
— Отчего ж не хотеть! Попозже зайду.
Жена Фицека затопила печурку. Она вставала всегда раньше мужа и, главное, с меньшим шумом. Кофе грелся на плите. У раковины вымылся сначала г-н Фицек, затем Шимон. Г-н Фицек, следуя своей привычке, полоскал горло, сопровождая это странными звуками: бурр-гурр-гурр-гарр-лали-ля, гарр-гарр-гарр-гарр-лули-лу… Г-н Фицек стоял перед раковиной, подняв лицо к потолку. Казалось, усатая приземистая птичка пела свое утреннее приветствие.
А Шимон намылил себе голову и грудь, он весь утопал в пене. На груди у него трясся пенистый панцирь, а на голове белела корона из пены. Затем вслепую — глаз раскрыть не мог, а то мыло разъело бы их — он вытянул руку, неуверенно нащупал кран и осторожно, чтобы не стукнуться о него головой, наклонил голову под кран и пустил сильной струей воду. Вода смыла пену. Шимон в это время фыркал, чихал: «Прссссс-прсс-ффу-и-и!» — и разбрызгивал воду и пену во все стороны. Он был похож на взмыленного скакуна, который, добежав до финиша, ржет и роет землю копытами. А г-н Фицек — канарейка на семьдесят килограммов, — в кальсонах, склонив голову набок, посвистывал тем временем во славу победы…
Ребята все это, конечно, слышали, но от свежего воздуха еще более сладко дремалось; в дремоте дети молились только о том, чтобы г-н Фицек забыл о них и не будил. Но молитвы их оказались напрасными. Г-н Фицек влез по лестнице на нары. Шимон был уже там. Он расчесывал, смазывал и приглаживал щеткой волосы, пока они не начинали блестеть и не становились плотными, как черный агат, потом кинул несколько взглядов в маленькое зеркальце — и можно начинать день. Прикрепили к ноге шпандыри.
