— Ты не разорвала лестницей проволоку?
— Пиштука…
— Подожди, дай-ка я нажму, — сказал Новак.
Нажал — и звонок задребезжал. Шаролта нажала — глубочайшее молчание. Доминич нажал — ни звука. Новак снова подошел к звонку, и звонок отозвался.
— Ты что, заколдовал его, что ли? — злился Доминич.
— Заколдовал? Кверху нажимай, — ответил Новак.
Доминич нажал черную кнопку кверху — зазвенело.
— Эх ты, работничек! — послышался из темного парадного голос Новака. — Сразу на ребят наговариваешь. Провода в порядке, а кнопка не соприкасается с медью. Что ж тут скажешь! Слесарь — не токарь. Не нужны тебе, дружище, технические усовершенствования, — говорил Новак, смеясь.
Доминич чувствовал некоторую неловкость и старался перевести разговор на другую тему.
— Вечером будешь у Кюффнера?
— Конечно, — ответил Новак. — Через полтора часа отправлюсь.
— Зайди за мной.
Дворник взял лестницу на плечо.
— Пиштука, дай я помогу тебе, — сказала ему мускулистая Шаролта, и уполномоченные домохозяина вместе потащили лестницу в подвал. Новак же пошел в свою квартиру на третьем этаже.
4
Сквозь дешевую кисейную занавеску в окно проникал слабый желтый свет. Новак нажал ручку двери. В чистой, опрятной кухне сидел его сын и читал. Стена сияла темно-синей масляной краской. Между плитой и столом, покрытым клеенкой, стояла керосиновая лампа, около нее сидел «маленький Новак», как его звали в доме.
Когда отец вошел, мальчик отложил книжку, тихо поздоровался, снял с буфета две кастрюли и поставил на горячую плиту.
— Здравствуй! Что нового?
— Ничего, папа. Ужин сейчас согреется.
— А где мать?
— Побежала за вином к Грюнфельду.
— Ты что делаешь?
— Читаю «Дети капитана Гранта» Жюля Верна.
— А, да, помню… Что на ужин?
— Суп из бобов с колбасой и лапша с творогом.
— Где Манци?
— Лежит. Наверно, простудилась…
— Да ну? Что ж ты сразу не сказал?
Новак приоткрыл дверь в комнату. Ничего не было видно, только лампа из кухни бросала свет в щель.
— Спит. Не разбуди, папа…
Новак осторожно закрыл дверь.
— Врач был у нее?
— Нет. Мама сказала, что если ей до завтра не станет лучше, она позовет врача. У Манци жар.
Новак снова отворил дверь в комнату, на цыпочках подошел к кровати, затем так же тихо вышел обратно. В это время вернулась домой жена. Красивая белокурая женщина вошла девичьей упругой походкой, — никто б не сказал никогда, что она мать семейства и у нее двое детей. На ней был красный платок, в руке она держала кувшин с вином и бутылку сельтерской.
— Здравствуй, старушка! — тихо промолвил Новак. — Что с Манци?
Жена Новака поставила на стол вино и сельтерскую, аккуратно сложила свой платок.
— Жар у девочки. Если завтра не будет лучше, позову врача.
— А может, позвать сегодня вечером?
— Нет, к чему лишний расход? Думаю, она только желудок себе засорила. Я посмотрела ее живот — совсем чистый. Никакой сыпи. Дала слабительного, и уже подействовало. Теперь она заснула. Увидим завтра.
— Ладно, Терез. Дай-ка мне горячей воды, руки вымою, дотом побреюсь.
Новак только сейчас снял с себя пальто и повесил его на гвоздь, вбитый в дверь.
— Сегодня вечером собрание у Кюффнера. Ты ищешь конверт? Деньги во внутреннем кармане.
Терез вынула деньги из кармана, улыбнулась мужу, разложила отдельно серебро, никель и бумажки. От улыбки лицо ее становилось еще более девичьим, почти детским. Чуть заметно поднимались уголки губ, голова слегка склонялась набок, как будто молоденькая женщина выглядывала откуда-нибудь или что-то искала.
— А где конверт? — спросила она с улыбкой.
— Я выбросил, ты только подсчитай.
— Сколько здесь денег?
— Двадцать три форинта.
— Двадцать три форинта?.. Дюри! Ведь это на четыре форинта больше, чем на прошлой неделе.
Терез поправила выскользнувшую белокурую прядь.
— Сколько тебе дать карманных денег?
Новак, намыливая лицо перед маленьким зеркалом, обернулся.
— Ни гроша.
— Дюри, не шути. Не можешь же ты обходиться совсем без денег.
— Это верно, — отвечал Новак, снова повернувшись к зеркалу. — Но я уже взял себе семь форинтов.
— Семь форинтов? Так ты заработал тридцать форинтов?.. Господи! Что же случилось?
Все лицо Новака было в мыльной пене. Он встал наточить бритву, по дороге схватил жену и поцеловал так, что вымазал ей нос пеной. Затем снял с себя ремень, зацепил его за ручку двери и, правя бритву, заговорил:
