— Нельзя ли вместо кофе тоже деньги?
А теперь, когда Мартон ходил в четвертый класс, у него было три ученика. Сразу после обеда он шел на улицу Казинци, где обучал сына одного кожевника, потом мчался на улицу Доб и там вколачивал алфавит в голову сына торговца табаком, потом трамваем ехал в Кебанью и готовил там уроки для сына служащего пивоваренного завода г-на Сорша. Мальчик этот был на класс младше Мартона. Поздним вечером Мартон, измученный и усталый, приезжал со своих уроков. Но зато он зарабатывал пятнадцать форинтов в месяц.
— Не думай, сынок, — говорил г-н Фицек, когда Мартон до крейцера отсчитывал свои заработки в руки отца, — что этим ты выплатишь свой долг. Во-первых, твое содержание мне обходится примерно вдвое, во-вторых, четырнадцать лет я содержал тебя даром. Увидим, как ты отблагодаришь меня…
Вечером, после долгих битв с тупыми мальчишками, Мартон садился за свои уроки, иногда засыпал над книгой, и мать будила его:
— Сынок, не спи так, ложись в постель.
Раздеваясь в полусне, он говорил матери:
— Мама, завтра утром разбудите меня пораньше.
Мать уже знала, что это означает. В пять часов утра, когда она вставала, вместе с ней вставал иногда ее сын, и урок, который вчера никак не мог сделать, он учил «на свежую голову». Но в четырнадцать лет вставать в пять часов утра — это мучение из мучений.
— Сынок, Мартон, сынок! — слышался тихий и ласковый голос матери; она нежно проводила своей шершавой рукой по лбу Мартона. — Сынок, вставай! Уже половина шестого.
— Еще немножко, мама, я еще немножко посплю…
Мать жалела его.
— Хорошо, сынок, да ты только сам сказал… и уроки твои…
Через десять минут она будила его снова:
— Сынок, Мартон, сынок… вставай… Уже скоро шесть. Вставай, милый…
Мартон вылезал из кровати так, будто невидимые нити сна тащили его обратно. Он садился на краю кровати, голова его свешивалась на грудь. Холодный декабрь, снаружи темь, горит керосиновая лампа — как будто он только что лег, и уже пора вставать. Такая же темнота, как и вечером. Остальные спят, раскинувшись на кровати, дышат открытым ртом. Мартон натягивает чулок, и руки его снова падают. «Так хорошо, тепло в постели… На пять минут, только на пять минут лечь… Немножечко отвыкнуть от постели… немножечко привыкнуть к тому, что надо вставать».
Из кухни слышится шум — колют лучину, скрипит нож, которым отсекают лучинки… и Мартон снова зарывается в глубокий сон. Но мать предусмотрительна. Через две минуты она опять входит в комнату, топчется некоторое время, не знает, разбудить ли сына, одна нога которого виднеется из-под одеяла, и на ней уже надет чулок. Потом она все-таки подходит.
— Мартон… Мартон… сыночек…
Мартон открывает глаза. «Жаль, что вечером я сказал, теперь мог бы спокойно спать», — думает он, но потом все-таки встает, одевается и садится за учебник.
На кухне трещат в плите дрова, горит огонь, и разливается приятное тепло, оно усыпляюще действует на мальчика. Голова его свешивается…
— Сыночек, вымой еще раз холодной водой лицо под краном, от этого посвежеешь.
Он умывается, вздыхает и принимается за историю: «Когда король, святой Иштван, двинулся против Коппаня, господь удостоил его чуда…»
5
Близился конец учебного года. Мартону собирались дать премию — как лучшему ученику школы. Эту премию основал пуговичный мастер Силади лет сорок назад, и в условия получения премии входило и то, чтобы ученик был сыном ремесленника, а г-н Фицек уже два года был кельнером.
— А премия-то большая, сынок? — спросил отец.
— Восемьдесят форинтов.
Господин Фицек задумался.
— Стоило бы снова стать сапожником… Но, слушай, ведь у меня до сих пор сохранилось ремесленное свидетельство… Не будь мямлей, скажи, что я сапожник. Отнеси свидетельство, и у тебя ни черта не спросят. А если и спросят — соври. Скажи, чтобы позвали твоего отца. А я уж улажу дело.
Видно, Мартона очень любили в школе, потому что директор, г-н Лоши, хотя и знал, что Фицек уже не сапожник, без звука взял у Мартона свидетельство. У мальчика дрожали руки, но г-н Лоши сказал ему:
— Ладно, дитя мое. Все будет в порядке. — И когда Мартон хотел выйти, директор окликнул его: — Не уходи. Садись.
