Господин Фицек - страница 291

Мартон смотрел на трапецию. Они учили, как надо высчитывать площадь, но теперь он не помнил. Мальчик покраснел. Он вынул трость из рук Ференца и начал писать на песке буквы: A, B, C, D.

— Основание A, — сказал он, — высота h. Высоту помножу на основание… да… а… гм… да…

Ференц настороженно слушал и ждал. Потом презрительно спросил:

— Готово?

— Подожди, — сказал Мартон и рассматривал рисунок на песке. — Основание на высоту… Да, готово! Еще что прикажешь? Спроси что-нибудь другое!

— Нет, дружочек, не так, — сказал Ференц снисходительно, — это неверно.

— Почему?

— Почему неверно? Вот трапеция. — И он показал на рисунок. — Где основание?

— Вот, — показал Мартон на более длинную линию.

— Ну, а если я переверну? — Ференц встал, и его толстые губы влажно заблестели в свете луны. — А если буду смотреть отсюда, тогда более короткая линия будет основанием. Что? И площадь будет другая?

Мартон молчал.

— Видишь, дружочек мой, не знаешь… Ну? — Ференц ждал.

— Так скажи — как! — крикнул мальчик.

Ференц сначала стал насмехаться над городским училищем и только потом сказал:

— Две параллельные линии надо сначала разделить пополам и помножить на высоту:

— Ты уже в седьмой перешел, — сказал Мартон, — а я только в четвертый.

— Это, дружочек мой, тебе скажет у нас любой третьеклассник. Советую заниматься как следует, потому что реальное — это тебе не городское.

…Днем Мартон учился в сарае. Там стояли стол и две скамейки. А в нише окна — зеркало и две бритвы. Видимо, в сарае брились. Было жарко. Мартон взял учебник французского языка.

— Je suis, tu es… Я есмь, ты…

Он был взволнован и положил книжку. Какая-то странная незнакомая теплота прошла по нему.

В соседнем доме жили две красивые девушки лет по двадцати, он думал о них. Совсем иначе, чем до сих пор. Лицо его разгорелось. Ему вспомнилась и гувернантка с площади Калвария, которая играла с девочками. У нее были длинные ноги, если б он мог обнять эти ноги! Если бы вечером в темноте соседняя девушка сказала и ему: «Мартон, войди!»

— Je suis, tu es… Я есмь, ты, он… Не буду думать о таких вещах… И если еще раз, то я… — И он бросил взгляд на бритву, лежавшую в оконной нише. Он вынул ее из футляра и открыл. — Тогда я себе горло перережу, — прошептал он. — Горло перережу себе…

Он вложил бритву обратно и с некоторым облегчением снова приступил к занятиям. Но это продолжалось очень недолго. Его снова охватило какое-то горячее чувство. Он снова подскочил к бритве и забормотал сквозь слезы:

— Господи, я перережу себе горло! Господи!

Он вышел в поле. Сел и задумался. «Так это то… Нет, не может быть!..» Потом откинулся на спину, закрыл глаза и снова представил себе девушку, но взрослую, не Лили, не Манци. Женщину, жену Новака.

Он стал безмолвным, мрачным и неуверенным. Под глазами у него залегли тени. Карой читал «Ньюгат», и Мартон попросил у него журнал. В журнале были и стихи. Он прочел впервые:

Он вздохнул и подумал о Пеште. Поехать бы домой! Еще три недели надо сидеть здесь, в этом гнезде. Он хочет домой. Дома будет лучше.

Со стены сарая он отковырнул большой кусок извести и разломал его на двадцать один кусок. Засунул куски извести в ящик стола. «Каждый день буду один выбрасывать… Когда кончатся, уеду».

Каждое утро он заглядывал в свой ящик. Двадцать кусков, девятнадцать кусков. Медленно исчезают они. Никогда не кончатся. Ему хочется домой. Учиться он не в состоянии. С кем поговорить, у кого спросить, что с ним такое? Ференц осмеет его.

И как-то в душном сарае он рухнул на стол, с бритвой а руках. Из глаз его капали слезы.

На теплой шее он чувствовал холодное лезвие бритвы.

Мартон стал юношей.

Зимой Мартону казалось, что вокруг него все изменилось. В квартире на площади Калвария, откуда они переехали на улицу Нефелейч, осталась и его беззаботность. Его обуяли беспокойные видения, сны. Если днем на улице перед ним появлялась какая-нибудь женщина в прозрачном белом платье, он шел за ней, глаза его прилипали к ее телу. А ночью… он спал в одной кровати с братом, иногда тот просыпался от удара в бок.