— Верно, — заметил Франк, — и дальше терпеть Тису невозможно…
— Нет!
Они были так заняты разговором, что не заметили прихода Елены.
— Скажем, — продолжал Новак, обращаясь больше к самому себе, чем к Франку, — скажем, возьмешь ты пружину. Положишь ее на солнце, она от этого не протухнет. Бросишь в воду — не растворится. Разогнуть захочешь — тебя же ударит. А вот молотом стукнешь — разобьется. Верно, Анти?
— Верно.
— Шниттер сказал: «Если понадобится, то ради всеобщего избирательного права мы готовы пойти на революцию». Вот это уже разговор!.. Добрый вечер, Елена! Что новенького? — обратился Новак к жене Франка, которая взволнованно ходила по комнате.
2
Шимон работал на фабрике Кобрака. Уже два года как он женился и жил в Уйпеште на проспекте Арпад, в кухне с каменным полом.
Утром в четверг он, как обычно, встал в половине шестого, побрился, потом надел праздничный костюм.
— Эржи, — обратился он к жене, которая варила кофе.
— Что?
— Ты тоже хочешь пойти?
— Да, — ответила маленькая женщина. — Пойду. По крайней мере, буду знать, что с тобой.
— Ладно. Но я тебе еще раз повторяю, что могут быть столкновения.
— Ничего со мной не станется, я не стеклянная.
— Знаю. Но кто присмотрит за ребенком?
— Йолан. Попроси ее.
— А если и она захочет пойти с нами?
— Тогда я не знаю…
Они сели завтракать. Шимон надкусил булку. Они молча пили кофе. Из комнаты послышался шум.
— Месарош тоже встал, — сказала жена Шимону.
Отворилась дверь, и столяр фабрики венских стульев «Тонет» в одном белье, потирая глаза, вошел к жильцам.
— Ну что, товарищ Дембо? Какая вы ранняя пташка… Может, всю ночь не спали?
— Еще как спали! Перед таким днем надо хорошо выспаться.
— Подождете меня? — спросил Месарош.
— Только поскорей, я уже кофе пью. В восемь часов сбор.
Месарош пошел обратно в комнату и стал поспешно одеваться. Из комнаты послышался плач младенца, и в ответ на него плач из корыта в углу кухни.
Жена Дембо поставила чашку, подошла к маленькому, распеленала его, переложила в чистые пеленки, шепча ребенку нежные слова, потом взяла его на руки и вернулась к столу. На левой руке она держала младенца, правой расстегнула кофточку и стала кормить его. Потом свободной рукой взяла чашку с кофе, и, пока малыш сосал, она завтракала.
Кто-то засунул газету в ручку кухонной двери. Шимон открыл дверь, вытащил газету и углубился в чтение. Через верхнее окно кухни светило слабое солнце. Утром солнце на полчаса показывалось на кухне, чтобы Дембо не забыли о его существовании, потом весь день оно бродило по другим квартирам.
— Товарищ Месарош!
— Ну? — послышалось из комнаты.
— «Непсава». Вот воззвание.
— Шимон, да откройте же дверь. Читайте вслух, а я за это время умоюсь и оденусь.
Вошла улыбающаяся жена Месароша и поставила кофе на плиту.
Шимон читал:
— «Рабочие! Товарищи!
Сегодня ваша судьба решается на много лет! Если вы будете сильными, если мужественными поступками покажете свою мощь, если отобьете атаку противника, если спасете народное право от рук произвола — тогда и вы будете жить по-человечески. Тогда улучшится и участь ваших семей и ваши дети выйдут в люди. Если вы будете слабыми, если вы не сможете показать, выразить, дать почувствовать ту силу, которая скопилась в вас — тогда уделом всех вас по-прежнему останутся рабство и нужда.
Ваша судьба и судьба страны в ваших руках. Вы идете в решительную атаку за правое дело — за всеобщее, равное и тайное избирательное право.
Народу, рабочим Будапешта сегодня надо показать, что есть сотни тысяч, готовые на величайшие жертвы ради того, чтобы завоевать себе человеческие и гражданские права. Народ и рабочие Будапешта должны показать, что у них никто не может отнять права на улицу, что нет такой власти, которая могла бы запретить, чтобы народ на улице требовал свои права и там же выражал свое недовольство против власти насилия».
— Здорово говорит! — остановился Шимон. — Верно?
— Очень здорово! — ответил Месарош, выходя из комнаты в наусниках; он был одет. — Ну, продолжай…
— «Рабочие! Не поддавайтесь тем устрашениям и угрозам, которыми хотят вас удержать от того, чтобы вы для защиты своих прав вышли на улицу, к дому парламента, на митинг. Если нас будет много, если сотни тысяч бесправных выползут из своих нищенских нор и оставят на время великой борьбы мастерские, то армия, которую попробуют выставить для защиты шаткой крепости неравноправия, добровольно отступит. Если в четверг улицы Будапешта содрогнутся от грохота демонстрации рабочих масс, если революционная восторженность и отвага покажут каждому, чего требуют от него честь и честное служение интересам рабочего класса, если вы никому не позволите отнять то, на что вы имеете право, если вы сделаете сегодняшний день днем победы народных прав — тогда…»
