Месарош, который стоял в дверях и слушал чтение, сказал жене:
— Йолан, кофе убежит!
Йолан, тоже заслушавшаяся, отставила кастрюльку. Шимон наблюдал за ее движениями, положив указательный палец на то место воззвания, где он прервал чтение.
— Ну, читайте дальше.
Шимон наклонился над газетой.
— Где я кончил?
— «тогда…» — сказал Месарош. — Вы прервали там, где «тогда…».
— Да.
«…тогда ваша теперешняя борьба будет последней, потому что ее результатом будет завоевание всеобщего избирательного права и поражение врага народа.
Каждый честный рабочий в четверг с утра не работает, а неустрашимо борется за всеобщее, равное и тайное избирательное право.
С братским приветом
Социал-демократическая партия».
Шимон прибавил:
— «Будапешт, двадцать третьего мая тысяча девятьсот двенадцатого года». Это неплохо написали. Верно, товарищ Месарош?
— Да… Йолан, дай кофе.
— Садитесь к нам, — сказала Эржи, жена Шимона.
— Это я и хочу… Ну, Шимон, мне сдается, что нынешний денек выдастся на славу.
— Да. Этому негодяю мы покажем!
— И никто не может пристрелить этого Тису? — вскричала Эржи.
— Это было бы хорошо, — ответил Месарош. — А некоторые говорят, что и это не очень-то помогло бы: не он, так другая собака придет.
— Он уж слишком бешеный пес, — сказал Шимон.
— Правда. Ну, как же нам быть? Кто останется дома?
Эржи сказала:
— Я хотела бы пойти с вами.
— Я тоже, — поспешила ответить жена Месароша.
— Как же быть тогда?
В дверь кухни постучали, и после приглашения: «Войдите», — появился на пороге Лайош Рошта-младший в форме мусорщика.
— Вот и я! — улыбнулся он. — Ну что, готовы? Можно уже идти?
— Садись, Лайош, выпей кофейку.
— Только живо, а то опоздаем.
— Ничего, время еще есть!
Лайош сел пить кофе.
— Кто же из вас останется дома? — спросил снова Месарош.
Женщины взглянули друг на друга.
— Пусть Эржи останется с ребятами, — сказала жена Месароша. — Я приду домой в двенадцать, и тогда вы сможете пойти. После обеда я за ними присмотрю.
Эржи ответила сперва, что лучше она останется после обеда, но потом согласилась на предложение Йолан.
Лайош Рошта весело пил кофе.
— Солнце светит, — сказал он, — погода хорошая. Я всю дорогу посвистывал. Мусорную тележку приготовил.
— Так, как я сказал тебе? — спросил Шимон.
— Так. Только она тяжелая.
— Ничего! Поможем. А Пашерович придет с мороженым?
— Придет. Все в порядке, Шимон, — ответил Лайош Рошта. — Увидите, какая погода. Даже облачка не видно. Прямо как у нас в Хайдувщине, когда… Слышали вы эту песню? Я ее вчера выучил у Лизы-бакалейщицы.
— Ну-ну, — поддразнивал его Шимон. — Ты у нее только песням учишься?
— Только, Шимон, только. Она нехорошо относится ко мне, — вздохнул Лайош Рошта, — а я к ней хорошо относился бы.
— Это-то я знаю, — засмеялась Эржи. — Ну, какая же песня?
Лайош встал и начал петь. Глаза его бегали по сторонам, он следил за впечатлением, иногда закрывал глаза:
Мчатся вдаль, за сини горы, облака…
Ах, голубка, гонит вдаль меня тоска!..
Ты ни слова не услышишь обо мне,
Я ни слова не услышу о тебе.
Минет лето, налетит на нас зима,
Слез не лей, дружок, не ожидай письма.
Погляжу-ка я назад одним глазком,
Машет мать моя узорчатым платком…
Нет! — ударил Лайош себя по затылку. — Не «погляжу-ка я назад…» Это второй раз надо сказать… И:
Мчатся вдаль за сине море, облака…
Эх, голубка, гонит вдаль меня тоска!..
Красивая, да? Ну вот… Пошли, не то опоздаем.
Они собрались и вышли. Эржи крикнула им вслед:
— К обеду возвращайтесь!
Потом принесла ребенка Месарошей и положила в корыто к своему сыну.
А маленькая группа шла уже по длинной улице Арпад к месту сбора. Лайош Рошта посвистывал, напевал, вертелся на своих кривых ногах. На улице все время встречались знакомые, слышалось: «Здорово! Как живешь?» И когда они подошли к первому углу, их уже было человек двадцать. На углу висел большой красный плакат, перед ним стояла группа людей. Дембо с товарищами тоже подошел. Кто-то читал вслух:
«И з в е щ е н и е!
В центральном органе социал-демократической партии 2-го сего месяца было помещено воззвание к рабочим, чтобы 23-го, в четверг, утром, они прекратили работу и пошли к парламенту. Воззвание призывает рабочих прийти в тот же день в половине четвертого на митинг к памятнику Петефи и после окончания оного на демонстрацию по проспекту Ракоци. Это воззвание подстрекает рабочих к тому, чтобы они и в дальнейшем не почитали законов и не подчинялись решениям властен.
