— Ну? — спросила она.
— Строптива.
— Ах, Этелька!.. Сказала же я тебе, чтобы ты была доброй, послушной.
— Пойдем домой, — плача, просила девочка.
— Тогда не реви, — сказала Эрна. — Я так не выйду с тобой на улицу. Поняла? Так нельзя идти. Сейчас же утри лицо. И не реви.
— Ладно, не буду плакать, — ответила девочка, рыдая, — только пойдем домой.
— Успокой ее, — сказал Фенё Эрне, — потом приходи обратно. А ты не плачь, — обратился он к девочке. — Вот тебе шоколадка. Не плачь! Ну, почему ты плачешь? Я помочь тебе хотел… Я не сержусь…
Девочка держала в руке плитку шоколада.
— Пойдем домой!
Они вышли на улицу. Девочка уже не плакала. У нее только голова разболелась. Иногда Этелька пугливо оглядывалась, не идет ли за ней дядя. Эрна дала Этельке форинт и попросила ничего дома не рассказывать. «Скажи, что мы были в кондитерской». И она повела ее в ту самую кондитерскую, на которую девочка заглядывалась по дороге.
Этелька устало села за столик. Выпила кофе со сливками, но к пирожному не притронулась. В руке она все еще держала плитку шоколада и серебряный форинт. Ей и в голову не приходило сунуть их в карман.
— Да спрячь ты их, — сказала Эрна.
Девочка положила деньги и шоколад в карман и уставилась в одну точку. Но рыданья в ней поднимались вновь и вновь. Девочка содрогалась. Эрна быстро расплатилась. На улице повела Этельку за руку.
— Этелька, милая, — сказала она по-матерински, — ну, почему ты плачешь? Ведь дядя хотел тебе только добра. Платье, башмаки подарил тебе. Правда? Какая ты глупенькая! Разве с тобой случилось что-нибудь? Будь хорошей девочкой, тетя Эрна просит себя. Ну, будь миленькой, не плачь и ничего не говори дома; скажи, что мы пошли гулять и долго сидели в кондитерской.
Но уговоры были напрасны. Девочка то и дело принималась плакать. По щекам ее катились слезы. «Сейчас же скажу… Все расскажу маме…» — думала она.
При виде плачущей девочки прохожие останавливались и думали: «Что могло стрястись с бедняжкой? И какая у нее хорошая сестра, как она успокаивает ее, целует, ласкает…»
4
По дому ходит почтальон. Он уже на втором этаже и стучит к Понграцам. Открывается дверь, и жена Понграца, вытерев предварительно руки о фартук, берет письмо.
Почтальон идет дальше. «Придет ли он на третий этаж?» Жена Новака, поджидая его на кухне, смотрит в окно. Ей кажется, что прошло уже много времени, что почтальон уже не придет, что он пошел уже вниз, на улицу. «Так-то лучше». Хотя она и ждет денег от мужа, который работает в Вене, все-таки так лучше: если она не получает от него писем, ей не надо думать о нем. Если он не пишет, ей не надо отвечать. «Господи, господи, что-то еще будет, когда он вернется?» Уже скоро два года, как Новак уехал. Она даже лицо его помнит только смутно. Иногда в кровати, плотно закрыв глаза, она хочет вспомнить Дюри, но это не выходит: она не видит его. Вместо него появляется голова Сомбати; он улыбается, и его горячие мягкие руки гладят ее. Только он говорит голосом Новака. Голос Дюри… Это она помнит…
Терез стоит в дверях кухни. Сын и дочь в школе. В квартире тишина. Она слышит полный упрека голос мужа. «Вот этого, Терез, я не ожидал от тебя!» — говорит он. «Дюри! Ты оставил меня… ты в последнее время только бранил меня, иногда даже бил. Доброго слова не слыхала я от тебя. Ты уже не любил меня…» Нет! Он ничего не узнает. Сомбати уже нет. Какой он вначале был нежный и какой грубый стал потом!.. «Дюри, ведь и ты плохо ко мне относился, из-за этого все и вышло…» Господи, что бы я дала, лишь бы всего этого не случилось!.. Почтальон не идет. Очень хорошо, пусть не идет… Не пошлет денег — еще лучше: я пойду работать в типографию. Сама проживу. И тогда он ничего не сможет сказать. «Я живу самостоятельно и делаю, что хочу. Никакого дела мне нет до тебя!» — говорит она гордо. «Что значит самостоятельно? Ты моя жена, Терез!» И Дюри останавливается на кухне, прислоняется спиной к двери. «Терез, что ты сделала? Разве я заслужил это? Ты подлая!..»
Она неожиданно съеживается.
«Дюри, говори тише, чтоб ребята не услышали… и соседи. Я и так достаточно натерпелась».
