«Я напишу стихотворение и отдам этой даме. Пусть покраснеет».
Он взял бумагу и впервые за последние двадцать лет в исступлении снова стал писать стихи:
Летите, быстрокрылые желанья,
И ваши крылья подожгите сами.
Летите, пламенны, как стоны сладострастья,
Что я сквозь стены слышу временами.
Я воспаленными дрожащими губами
Порой впиваю этих стонов пламя.
О, если б топором разрушить стены,
Пробить холодный бессердечный камень!
Он вынул конверт и вложил в него стихотворение. Надписал адрес. Затем разорвал стихотворение вместе с конвертом. Взял другой лист бумаги и левой рукой начал писать:
«Милостивый государь!
Ваша супруга ведет себя на курорте как последняя шлюха. Она валяется по ночам с мальчиком по имени Буби. Я надеюсь, вы не потерпите, чтобы такой сопляк наставил вам рога. Нагряньте к ним вечером, после ужина. Уверяю вас, что вам предстоит прелестное зрелище.
Ваш доброжелатель».
Это письмо он вложил в конверт, надписал адрес и на следующее утро отправил. Потом, на третий день, нервный и помятый, удрал из Прохладной долины.
2
В четыре часа уже смеркалось. Эрна Хедвиг еще лежала в постели, доедая остатки обеда, которым угостила ее Елена. Покончив с едой, Эрна вылезла из-под одеяла и натянула чулки. Она сидела на кровати в одной рубашке, рядом с ней топилась железная печурка. Девушка положила ногу на ногу, колени ее выглянули из-под сорочки, и сквозь тонкое батистовое белье проступали очертания бедер. Эрна зевнула, осторожно пощупала талию, медленно скользнула руками до самых бедер и, лениво потянувшись, сказала:
— Послушай, Елена, ну что ты глаза себе портишь?
Елена сидела согнувшись и штопала, то и дело поднося к близоруким глазам натянутый на стакан чулок.
— Глаза порчу? А как же ребята без чулок будут ходить?
— Зачем без чулок? — ответила Эрна. — Смотри сюда! — сказала она и подняла ногу. Тело ее еще больше обнажилось. — Я вот никогда не штопаю, а без чулок не хожу. Ты же просто дура… изуродовала себя.
— Да, изуродовала… верно.
— Рожала, ссутулилась, завяла! Словом, дурой была. Взгляни на меня. Мне девятнадцать лет, и ты хоть шкуру с меня спусти, а работать я не пойду! Зачем? Кому это нужно? На мою долю пока еще олухов-мужиков хватает! Надо только умеючи… Накоплю денежек, а когда состарюсь, открою табачную лавку. Не бойся, и для этого найду протекцию. Среди моих любовничков есть и такие. Хочешь шоколада? Ночью подарили мне… Вкусный.
Эрна вытащила из сумки плитку шоколада и протянула Елене. Елена отломила кусочек, положила в рот.
— Очень вкусный.
— Ну, вот видишь.
— А это ребятам оставлю.
— Нечего оставлять, сама ешь! Ребята твои… Вот Бориш и Этелька, — хорошенькие девочки. Почему бы им самим не зарабатывать?.. Пробки делают. Дуры! Сколько получает в неделю Этелька?
— Полтора форинта.
— Ужас какой! — Эрна всплеснула руками. — Полтора форинта! Да я их в пять минут заработаю и не устану. Была бы ты, Елена, поумней… Ты-то уж никому не нужна, так хоть бы дочерей своих не мучила.
— Оставь, опять свое завела! — прервала ее Елена. — Я не вмешиваюсь в твои дела: каждый живет как знает. А девочек оставь в покое, они еще дети. Я хочу, чтоб они честно вышли замуж.
Эрна в одной рубашке и чулках села за стол против Елены. Печка грела ей спину. Поджав ноги, девушка жалостливо глядела на Елену, штопавшую чулки при свете керосиновой лампы.
— Замуж выйдут… Зачем? Ты ведь вышла замуж. Поглядись в зеркало. Тридцати семи еще не стукнуло, а уже завяла…
— Верно, верно…
Вздохнув, Елена положила чулок на стол. Воспаленные глаза ее жмурились от света лампы. Она смущенно стала разглядывать иголку.
— Послушай, Елена, — снова заговорила Эрна. — Ты моя единственная подруга, и поэтому я тебе признаюсь кое в чем. Но смотри никому не проговорись. Я в одиннадцать лет стала любовницей одного типа… очень богатого барина.
— В одиннадцать?! Это же ужасно!
— Ужасно только в первую неделю, а потом ничего, привыкаешь. Столько я от него подарков получала, что притерпелась ко всему. А денег, денег он давал — счету им не знала! Только тогда я еще дурочкой была, все матери приносила. Она ведь и нашла этого господина… Я все еще захожу иногда к нему. Очень знатный барин… Будешь держать язык за зубами, я тебе его фамилию когда-нибудь назову.
