Или возьмем такую песню:
Бой барабана, трубный гром,
В строю щетинятся штыки,
Ревут орудия кругом,
И тают под огнем полки.
Так нам ли ждать конца в покое?
По коням, храбрые герои!
В огонь, в свинцовый ураган,
Летим несокрушимой лавой!
Уже редеет вражий стан,
Нас битва увенчает славой.
Вот это хорошая песня! И главное, до чего было трогательно, когда в гимнастическом зале шестьсот — семьсот детей во время экзаменов пели: «Уже редеет вражий стан, нас битва увенчает славой». Как шестьсот молодых бандитов, стоял отряд ребят перед господами учителями. Они готовились к жизни, в которую выйдут из святых школьных стен. К жизни… или к бойне?
И еще песня. О королеве, о святой Елизавете, супруге Франца-Иосифа, о жене седого государя, которую заколол у Женевского озера Лючени и этим поверг в траур семь стран. И теперь, через двадцать лет после ее трагической смерти, все еще рыдают по ней окраинные ребятишки:
Прекрасен сад печальной королевы,
Цветы глядят на замок крепкостенный,
Орлы и соколы там свили гнезда,
Лишь нет голубки, кроткой и смиренной…
«Кроткая, смиренная голубка»! На нее несколько раз в год находили приступы, и тогда ей было все равно кто, лишь бы только он был мужчиной.
Дочь безумного Людвига, короля Баварии! Единственной печалью ее было то, что мужское население Австро-Венгрии состояло всего только из двадцати пяти миллионов, что половину этого составляли дети и старцы и что остаток — пятнадцать миллионов мужчин, владеющих мужской силой, — не может она одна, сиятельная королева, соблазнить для удовлетворения своего бездонного желания.
Бедная добродетельная государыня, мать венгерского народа!.. Хотя выражение это не точно, поскольку она хотела быть скорее женой всех мужчин венгерского народа, и не только венгерского, но и всего народа, проживающего на территории монархии.
Ты, добродетельная королева, которая любила традиции и засматривалась на мужчин или, лучше сказать — как мы пели в песне, — «на новые стены», ты, хранительница традиций, перед которой, вероятно, вставала примером твоя габсбургская прародительница Мария-Терезия, родившая шестнадцать детей, за что господь бог удостоил ее чуда: ибо через два года после смерти своего мужа она родила семнадцатого ребенка от… своего мертвого супруга, и ребенок — вследствие божьего чуда — стал законным.
Обо всем этом, конечно, не знали ребята, когда в летний полдень на уроке пения они печально распевали о том, что «лишь нет голубки, кроткой и смиренной».
А эта песня:
Франц-Иосиф вышел за ворота,
Мимо шла рекрутов новых рота.
Франц-Иосиф плюнул на ладонь,
В ладонь себе, свою монаршью ладонь,
Вспомнил свою рекрутскую пору…
Да. Рекрутскую пору. Трех месяцев от роду он уже был в чине полковника. Его величество был рекрутом до двухмесячного возраста. Трудненько ему приходилось, наверно! Представьте себе, младенец натягивает сапоги, надевает рюкзак и идет на стрельбище. Не легкое дело быть государем! Но двухмесячный Франц-Иосиф все это проделывал так хорошо, что в возрасте трех месяцев он стал полковником. Величественное же это было зрелище, когда на его свивальник нашивали полковничьи звезды и широкие золотые полосы! Каким громким голосом командовал юный трехмесячный полковник! Ну да, короли сделаны из иного теста, чем простые смертные. Только иногда получались с ним недоразумения, но его тут же перекладывали в чистые пеленки, и маневры продолжались.
Впрочем, г-на Франца-Иосифа вышеописанные неприятности постигали и в более преклонном возрасте. Когда он подписал объявление войны, он, мирный государь, насчитывавший от роду восемьдесят четыре года, согласно интимным хроникам, повел себя по-младенчески.
Старый мирный государь, да снизойдет благословение на него и даже на его священный прах — и на эту песню тоже:
Да славит короля счастливый наш народ,
Любя отечество, престол да вознесет,
О нации отец! Тебя,
Всем сердцем возлюбя,
Мы возгласим, творца моля:
«Храни, о боже, короля!»
…Это кто заговорил со мной? Кто говорит, что есть другие песни и другие стихи? Кто нарушает праздничное вдохновение? Какой-то черноусый молодой человек… Что вам нужно, Шандор Петефи?