Погоди, как день придет.
Станешь у моих ворот.
Кол обнимешь со слезами,
Плача, спросишь, где хозяин.
Он стучал, стучал, вздыхал. Отчего вздыхал отец, ребята не знали, но им становилось не по себе, когда они видели, как отец борется со слезами, вколачивая гвозди, и грустно поел
Из Сегеда рыбак спешит…
Глаза его от слез красны,
На шляпе черный креп нашит —
Несет, бедняга, труп жены.
Ох, жизнь! Какой она хитрец!
В долгу я, что ли, перед нею?
Отдам ей долг свой — и конец!
Умру — и сам не пожалею…
Вдруг открылась дверь, песня оборвалась. Вошел коммивояжер. Два месяца назад, когда у Фицека не было никакой работы, он купил в рассрочку два отреза полотна. Как только коммивояжер ушел, Фицек тут же отослал полотно в ломбард, и теперь, когда надо было платить взнос, г-н Фицек сказал, что у него нет ни крейцера, и состроил такую равнодушную физиономию, как будто не понимает, чего хочет от него коммивояжер, зачем мешает он ему такими бесполезными разговорами. Коммивояжер, маленький худенький человек, заметно волновался — должно быть, он работал на процентах, и сегодня ему, вероятно, заплатили очень немногие.
— Но, господин Фицек, вы же купили полотно и еще ни крейцера не заплатили.
— У меня, почтеннейший, денег нет, — равнодушно отвечал мастер, не поднимая глаз от работы.
— Но, господин Фицек, — метался по комнате коммивояжер, хромая, — если у вас нет денег, так зачем же вы купили полотно?
— Как раз поэтому, почтеннейший, как раз поэтому.
— Господин Фицек, мы подадим на вас в суд, если вы не заплатите!
— Это хорошо, почтеннейший, очень хорошо. У меня есть что взять. — Он показал на детей. — Детей моих можете продать с аукциона. Это большой капитал. Одни мальчики. Его величество Франц-Иосиф может быть доволен: пятеро парней.
— Но, господин Фицек, я прошу вас не шутить.
— Клянусь живым богом, что я не шучу.
— Не заплатите?
— Нет! — ответил г-н Фицек, все еще не глядя на подпрыгивающего человека.
— И не думаете заплатить?
— Думать-то думаю, да денег не надумаешь. Ваш хозяин от этого не разорится.
— Так не будете платить?
— Насколько можно предвидеть — нет! Но если хорошенько попросите, могу отдать вам ломбардную квитанцию. — Он невинно посмотрел на взволнованного коммивояжера. — Купил я полотно за сорок форинтов, получил за него двенадцать. Стоило. Ничего не скажешь, деньги хорошие, и помощь от них мне была хорошая, хотя я думал, что полотно дороже стоит. Я думал, что полотно за сорок форинтов стоит по меньшей мере пятнадцать форинтов. Ну, ничего не поделаешь. Прогадал три форинта.
Коммивояжер распахнул дверь и крикнул:
— Мы еще проучим вас!
— Свою мать родную проучите, почтеннейший!
И он продолжал спокойно стучать.
…Бывали времена, когда Фицек переставал надеяться на сыновей и его мучил вопрос, что же будет, когда они вырастут. Он принимался то за одного, то за другого и хвалил всегда не того, с кем он разговаривал.
— Напрасно воспитываю я тебя! Ты все такой же непослушный, ах, Пишта, Пишта! И будешь ты плакать там, где никто тебя не увидит. В изодранных брюках будешь ходить и тележку толкать на улице. Десятью пальцами захочешь меня выцарапать из-под земли. Но тогда уже будет поздно. Посмотри на своего брата Мартона. Почему и ты не ведешь себя так? Ведь ты смеешься над твоим отцом, который мучается ради тебя, работает, чтобы у тебя был кусок хлеба.
Через час он принимался за Мартона.
— Очень воображаешь о себе, сынок. Думаешь, что ты уже умнее своего отца? Черт бы побрал твою школу! Этому тебя там учат? Там будешь плакать, сын мой, где тебя никто не увидит. Выцарапал бы меня из-под земли, да уж поздно будет. Посмотри на Отто, почему ты не берешь с него пример? Да ведь тебе начхать на отца, который всю жизнь положил на тебя. Уйди с глаз долой, не то такую затрещину получишь!..
Иногда он поучал сыновей совсем иначе.
— Ты, Мартон, мой самый хороший сын. Знаю, что и последний крейцер отдашь своему отцу. Знаю. Пойди сюда, мое самое лучшее дитя. — Фицек целовал его. — Не бойся, бог тебя не забудет…
…Как-то вечером пропал младший сын — Бела. Ему было два года, и, когда семья собралась лечь спать, вдруг спохватились, что мальчика нет нигде. Разыскивали его у соседей, у лавочников, на улице, все напрасно: Бела пропал. Вспомнили Лайчи и в ужасе забегали повсюду. На безлюдной улице раздавался голос г-на Фицека: «Бела, Бела!»
