На следующий день г-ну Фицеку удалось прогнать еще двух учеников. Через две недели он перестал работать на Поллака и начал конкурировать с механической починкой.
Флориан как-то странно не вмешивался ни в ссору с Шимоном, ни в историю с учениками, но, когда Шимон уходил, он пошел провожать друга.
— Ну, так и будет, как я тебе сказал, Шимон! — повторил Флориан ему на улице. — Такую заваруху устрою с учениками, век будет помнить!
А Флориан был не такой парень, чтобы не сдержать слова, в особенности: если речь шла о какой-нибудь заварухе.
9
Лил сентябрьский дождь. Ребята Фицека, за исключением Отто, сидели перед дверью мастерской под навесом — так они были защищены от дождя. Подошли и фечкевские ребята и лихтенштейновские. Восьмеро детей сидели в ряд, смотрели на ливень и слушали страшные раскаты грома. Когда раздавался удар, разговор прекращался, но все делали вид, что не боятся.
— Мне рассказывал отец, — заговорил веснушчатый Ижо, — что когда-нибудь будет такой ливень, который размоет могилы, и все мертвецы выплывут. — Желтый проблеск в гулкий раскат. Ижо замолк, затем через некоторое время продолжал: — И тогда мертвецы встанут, и бог изречет свой приговор.
— Нет, не так, — сказал брат Ижо, Липот, все время шмыгавший носом: — Сначала будет ураган, который все сокрушит, вот и этот дом тоже.
— Этот дом тоже. — У Пишты лязгнули зубы, и он испуганно оглянулся.
— Да. И тогда начнется ливень и встанут мертвецы.
Ребята молчали. По мостовой мчались грязные потоки.
— А почему встанут мертвецы? — спросил Банди.
— Они воскреснут, — Ижо лихорадочно ковырял в носу, — и те, кто были плохие, снова умрут. Навсегда.
Пишта снова перебил:
— А зачем же тогда они встанут, если снова умрут?
— Не знаю, — задумчиво сказал Липот. — Господь так хочет.
— Господь…
Дети смотрели растерянно, лил дождь, мчалась вода, дома одевались в хмурый свет, стекла дрожали от раскатов.
Тибор Фечке спросил что-то.
— Прекрати свои вопросы, — проговорил Ижо испуганно, — во время молнии нельзя разговаривать.
— Сейчас нет молнии, — ответил Тибор.
— Но может быть. Мне отец сказал, что кости хоть порознь будут лежать, все равно найдут друг друга: рука — плечо, голова — шею.
— Шея не кость, — возразил Мартон.
— Нет, кость!
— Нет, не кость!
— Ну, пощупай, — предложил Ижо и приложил руку Мартона к своей худой шее.
— Это позвонок.
— Ну, это все равно: И тогда скелеты двинутся, а бог… Молния, подожди… Потом… — прошептал мальчик совсем побелевшими губами. — Потом… потом бог будет их ждать и все расспросит у них. В руках у них будет вилка, с которой их похоронили, и тот, кто был хорошим, у того нарастет мясо, и он будет жить вечно, а остальные помрут.
— Какая вилка? — спросил Банди.
— Вилка, — ответил Ижо! — Когда евреи умирают, им дают в руки вилку.
Ребята снова замолкли. Густой дождь все лил и лил. Уличка становилась все более темной и хмурой. Слегка заикаясь, заговорил Мартон:
— А многие останутся в живых?
— Не знаю, — ответил Ижо. — Отец мой не знает… Он сказал, что те, которые были хорошими.
Из мастерской вышел г-н Фицек. Ребята, как раз молчавшие в это время, напоминали тесно прижавшихся друг к другу щенят. Фицек крикнул на них:
— Что вы здесь делаете?
— Ничего, папа…
Господин Фицек посмотрел на ливень, затем поздоровался с человеком, приближавшимся к нему.
— Добрый день, господин Новак.
— Добрый день.
— Льет еще! Посидите у меня, пока перестанет.
— Это будет неплохо, — ответил Новак. — Я и так собирался к вам, господин Фицек.
— Какая-нибудь починка? — спросил Фицек вошедшего.
Новак и Фицек исчезли за дверью мастерской, и тогда Ижо продолжил свой рассказ о Страшном суде, о костях, которые ищут друг друга. Небо иногда прорезалось молниями, раздавался раскат грома, тогда Ижо бледнел и замолкал — отец сказал ему, что в такое время нельзя говорить, а то господь бог рассердится.
В мастерской г-н Фицек усадил Новака и повторил свой вопрос:
— Починка какая-нибудь?
— Да, господин Фицек. Серьезная починка. Скажите: вы сколько платите за мастерскую?
— До сих пор платил двести форинтов в год, но с ноября этот стервец Фрид поднял до трехсот.
