3
Новак постучал. Из комнаты послышалось любезное: «Пожалуйста».
Шниттер был не один. Около него вертелся маленький человечек. Редактор спокойно сидел и пил черный кофе, пока гость, который выглядел небритым, хотя, вероятно, побрился утром, курил одну папиросу за другой. Он садился, вставал, подходил к окну, обходил стол, ни на минуту не оставался спокойным. Его кривые, пожелтевшие от курения зубы походили цветом на сгнившие корни деревьев. Даже когда он сидел будто бы спокойно, он все-таки ковырял мизинцем скатерть стола или клал ногу на ногу и через минуту вскакивал.
— Господин Новак, главный доверенный прокатного завода, — представил Новака Шниттер.
— Йене Алконь, сотрудник «Дёри Хирадо»[30], — отрекомендовался беспокойный человек.
— Вы, товарищ Новак, простите меня, — обратился Шниттер к вошедшему, — присядьте, мы сию минуту кончим… Итак, господин Алконь, я повторяю вам, что социал-демократическая партия никогда не будет противостоять никаким прогрессивным устремлениям. Чего хотят «Хусадик Сазад»[31], Ади, Ясси[32], «нюгатовцы»[33]? Они хотят буржуазной республики в Венгрии, секуляризации церковных владений, всеобщего избирательного права, то есть всего того, что уже осуществлено в западных демократических государствах. Верно? Ну так вот, прочтите, пожалуйста, передовицу в «Непсаве» за первое января этого года, в которой изложена наша программа на несколько лет вперед. В ней написано (вряд ли я ошибаюсь, поскольку передовицу писал я): «Венгрия должна превратиться из феодального государства в страну капиталистическую». Из этого тезиса, я надеюсь, вы поймете, что наши стремления совпадают. Я думаю, что это достаточно ясно!
«Ну, а если уже осуществилось буржуазное государство — тогда дальше что? — хотел перебить его Новак. — Ведь тогда оно оседлает нас, товарищ Шниттер!» — Новак хмуро уставился глазами в пол.
— Теперь же, что касается литературы, мы безоговорочно поддерживаем стремление нюгатовцев, и, поймите, я именно для этого говорил сначала о политическом фундаменте, чтобы показать, что поддержка, которую мы оказываем течению символистов, не поверхностна, а органична, так как она связана со всей нашей программой. Я уж не говорю о том, насколько я лично высоко ценю Ади. Но направление чистых модернистов я считаю гораздо выше направления Ади. Сам Ади, говоря о политике, очень часто ошибается. Вот и на днях: в Мармароше забастовали крестьяне, взялись за косы. Ади тут же написал статью: «Браво, ур-ра, мармарошцы!» Спрашивается, зачем это ему понадобилось? Он только мутит воду.
— Да, Ади очень глубоко связан с крестьянством… Он хочет земли для них… Большая часть его политической поэзии посвящена венгерскому безземельному крестьянству.
— Ади поэт, он может это делать… А мы реальные политики. Мы следуем принципам очередности… Сперва мы хотим удовлетворить рабочий класс, а потом… и о крестьянстве может идти речь… Раздел земли? Не думаю… Это несколько устарело. Кстати, Ади ошибается не только в этом. На каком основании пишет он, например, что «знаменитая республика, демократическая Франция, скоро превратится в полицейское государство»? Ведь если он прав, то почему все мы — и «Нюгат», и «Двадцатый век», и социал-демократы — стремимся к созданию такого же строя, как во Франции? Ади противоречит «Нюгату».
— Поэт! — пробормотал Алконь, осторожно разжимая губы, чтобы не выпала сигарета. — Зачем считаться с ним как с политиком — его надо ценить как поэта.
— Мы так и делаем. Мы давно отделили в нем поэта от политика, хотя он частенько и в своих стихах пишет о народной революции. Правда, не так просто объяснить, что он под ней подразумевает. Еще более трудно понять, чем он недоволен, если нападает и на французских и на немецких социалистов. Я хорошо помню одну из его статей, могу даже на память привести. Он писал: «Вскоре все увидят, что… гвардия Бебеля станет самой верноподданной оппозицией его императорского величества…»
«Неплохо было бы познакомиться с этим Ади», — мелькнуло в голове у Новака.
Шниттер отпил глоточек кофе, прищурившись, взглянул на Новака и с улыбкой обратился к Алконю:
