— Откровенно между нами говоря, мне было бы приятнее, если бы Ади вместо таких статеек писал любовные стихи — символические, странные, утонченные. Поверьте, в Венгрии мало людей, которые бы так ценили Ади, как я.
— В сущности, я только это и хотел сейчас себе уяснить, — сказал Алконь, — крестьянство и для меня не столь уж важно. Для меня было важно одно: признает ли самая прогрессивная партия самого прогрессивного поэта? Ответ ясен. Я очень рад! Очень рад! — вскочил снова г-н Алконь. — Очень рад… Бесконечно рад! Могу вас заверить, что если все сказанное соответствует фактам, то при моем посредстве вы обеспечите себе много сочувствующих.
Алконь распрощался, и тогда Шниттер налил чашку черного кофе и пододвинул ее Новаку.
— Ну, товарищ Новак, как вы живете? Вижу, вижу… Если вы позволите, то я не буду вспоминать о прошлом. Это не имеет смысла. Давайте лучше глядеть в будущее! Судьба Батори вам известна; я мог бы ее предсказать заранее. Впрочем, оставим, это тоже относится к области воспоминаний. — Он выпил остаток кофе. — Скажите, товарищ Новак, сколько времени вы собираетесь оставаться в Дёре?
— Откровенно говоря, я с удовольствием уехал бы…
— Ну?
Новак молчал.
— Товарищ Новак! Вы сидите здесь, и в такое время… Слышали вы о том, что Андраши хочет распустить профессиональные союзы? Слышали. А вы сидите здесь, не чувствуя ответственности? Видите ли, это зависит от нас… Я уже говорил вам, что не хочу вспоминать о прошлом. Было — и прошло. Но в столице нуждаются в каждом влиятельном, ценном товарище — нам предстоит тяжелая борьба! Если нельзя иначе, придется защищать профессиональные союзы всеобщей забастовкой. Но всеобщую забастовку надо организовать — вы это знаете, товарищ Новак, ведь вы в движении не со вчерашнего дня. И неужели вы не чувствуете, что совершаете преступление по отношению к движению, оставаясь пассивным, находясь здесь, а не там, где бьется сердце движения, в столице?
Новак безмолвно уставился в чашку.
— Быстренько соберитесь и приезжайте. Работа будет. И приступайте. Вас любят, вас слушают… Вы бы согласились на то, чтобы разогнали союз?
— Нет, товарищ Шниттер. — Новак вздохнул. — Значит, слухи подтверждаются?
— Подтверждаются, очень даже подтверждаются. Теперь каждый революционный рабочий должен быть на своем посту, как матрос в бурю. Я однажды уже сказал вам, я не ошибаюсь в людях. Как-нибудь мы подробнее побеседуем с вами о том, что мучает вас, и вы увидите, что часть этого, даже большая часть, происходит оттого, что вы не додумываете вещей до конца. Вы недостаточно знаете положение, а в таких случаях ошибиться легко. Если вы когда-нибудь признаете это, вас ожидает большая будущность. Но, кроме всего этого, надо защищать союзы. В такое время Дёрдь Новак не может стоять в стороне. Когда приедете?
— Надо предупредить за две недели…
— Все в порядке. Через две недели приходите ко мне. Мы направим вас на какой-нибудь первоклассный завод, где надо усилить наше влияние. Я думаю, оружейный завод будет наиболее подходящим. Вы работали уже там? Нет? Ничего не значит. Вы за один месяц станете доверенным. Я знаю ваши способности. В Пеште мы с вами подробнее побеседуем обо всем. А теперь расскажите о здешней обстановке… Я завтра рано утром еду обратно… хотел бы знать ваше мнение…
4
В мастерской Фицека работали семеро учеников и двое подмастерьев. Семеро учеников работали исключительно на Поллака, а двое подмастерьев трудились на обычных заказчиков.
Господин Фицек так набил мастерскую учениками и подмастерьями, что в ней уже дышать было нечем, но соседи говорили, что Фицек выкарабкался. Сам г-н Фицек тоже старался поддержать это мнение. У торговцев кожи он покупал на шестьдесят — семьдесят форинтов в неделю, и Мейзель и Эрдеш относились к нему чрезвычайно внимательно и почтительно.
Иногда Фицек заходил в кафе выпить чашку кофе, изредка соглашался и на партию преферанса, недавно вступил в «Общество, облагораживающее нравы», и сердце его наполнилось немалой гордостью, когда на собрании он увидел домовладельца г-на Фрида, который был тоже членом благородного общества.
