«Плюральное, — думал Новак, — десятерым один голос, одному десять… и это правильно? Главное, чтобы мы попали в этот парламент? Может быть… Сначала обдирка…» — И Новак закрыл глаза. Теперь он уже был убежден, что Шниттер заметил его и обращался прямо к нему.
А Шниттер, опытный оратор, не смотрел ни на кого, только менял положение тела и головы, чтобы все в зале думали по очереди: «Теперь он говорит мне».
По окончании доклада Новак подошел к эстраде.
— Товарищ Шниттер!
— А! — вскричал Шниттер, собирая свои записки. — Честь имею! Я видел вас в зале… Где вы сидели? Да, налево… Так вы здесь? Где работаете? На прокатном заводе?.. Да, да, слышал, очень рад… Главный доверенный? Ну, вот видите! Да, старая гвардия не сдается… Не навестите ли меня вечерком в гостинице?.. Тридцать седьмой номер… Да, часов в девять… Ну, всего доброго! Непременно жду вас… Да, это важно и для вас… Очень рад.
Новак распрощался и уже собирался уходить.
— Замечательный товарищ, — обратился Шниттер к секретарю дёрской организации так, чтобы услыхал Новак. — Превосходный товарищ и изумительный токарь.
«Наверно, прав все-таки он, ведь он в десять раз умнее меня», — думал Новак, выходя.
И вечером, принарядившись, ровно в девять часов он пошел в гостиницу «Роял», где остановился Шниттер.
2
Геза Шниттер родился в Бихаре, в деревне, где большинство населения состоит из румын, а венгерских поселенцев совсем немного. Отец его учительствовал и с решительным усердием, как истый шовинист, вколачивал в головы румынских детей чуждый им язык, сам же он получил в наследство от отца два языка — немецкий и венгерский.
Самого себя отец Шниттера считал национальным героем, которого страна поставила на опасный пост, где надо защищать венгерское слово, превосходство тысячелетней венгерской культуры и венгерского племени.
Когда он окончил будапештские курсы по подготовке учителей, ему пришлось сделать выбор между преподаванием в столице и работой в провинции. Он избрал провинцию Бихар. Коллегам своим он рассказывал о благородном призвании учителя венгерского языка и о долге защищать на окраинах язык своей родины, но для него самого при решении сыграла немалую роль годовая надбавка в двести форинтов, которую министерство просвещения давало венгерским учителям, едущим на окраины «из благородных побуждений». С течением времени происхождение этой надбавки в двести форинтов было забыто, и осталось только благородное чувство «призвания». Старик не раз отзывался с презрением о тех учителях, которые не желают понять основных интересов святой короны: важности распространения венгерского языка и т. п.
Надо признать, что двухсотфоринтовую надбавку он заслужил честно. Когда в первую группу приходили румынские детишки, ни звука не понимавшие по-венгерски, старик Шниттер в своем бесконечном усердии не произносил ни одного слова не по-венгерски, и каждый год возобновлялась та же борьба между учителем-венгерцем и детьми, говорившими только по-румынски.
В сущности, результаты борьбы определялись силами обеих сторон. С одной стороны — господин учитель Шниттер плюс бамбуковая палка, плюс двести форинтов добавочного жалованья, с другой стороны, прозябавшие в бедности румынские родители и их дети, не умеющие ни писать, ни читать, которым алфавит и другие знания начальной школы давались бы с трудом и на родном языке, плюс школьная программа: учебник «География нашей родины», в котором выясняется, что «наша родина» была когда-то самой большой и могучей страной Европы и три моря омывали ее берега; уроки венгерского языка, на которых хилый, живущий на одной кукурузе румынский ребенок узнавал, что, во-первых, имеются венгерцы, говорящие на румынском языке, и, во-вторых, что самым святым, красивым языком является венгерский, и по сравнению с ним остальные языки, мягко говоря, собачий лай.
В результате четырехлетней борьбы ребята, прощаясь со школой и возлюбленным учителем, не знали ничего: они по-прежнему говорили по-румынски, кое-как, коверкая язык, читали по-венгерски, а то, чему их учили, они не знали ни по-румынски, ни по-венгерски. Таким образом, все было в порядке.
