— Отто, Лайош, — обратился г-н Фицек к детям, — сегодня вечером мы пойдем в театр. Ключ я оставлю дома, вы заприте дверь изнутри и играйте во что-нибудь. Вот вам домино, только не засните. Поняли?
Часы поставили на стол: было половина восьмого; г-н Фицек придет домой в половине первого — в их распоряжении пять часов.
Ребята сели играть в домино. Четверо ставили костяшки, остальные четверо давали советы; даже маленький Лайчи и тот вмешивался. После каждой поставленной костяшки следовал горячий спор:
— Ты, осел, дубель поставь!
— Отстань! Ставлю, что хочу.
— Ты не умеешь играть!
— Может, это ты не умеешь играть, у-у, бегемотина!
И так далее.
Но немного погодя интерес охладел. Часов в десять Пишта и Лайчи легли. В половине одиннадцатого захотелось спать близорукому Экштейну и Бенце. В одиннадцать легли Мартон и Банди, затем еще двое остальных. Весь дом спал, кроме Отто и Лайоша.
Луна заглянула в окно мастерской, осветила «надежду» Фицека — учеников, спящих на соломенном тюфяке. За этажеркой спали четверо других подростков, дети Фицека, его более поздняя надежда.
В половине двенадцатого играли уже только назначенные сторожами Отто и Лайош. Глаза у них слипались, часы тянулись невыразимо медленно.
— Ставь, твоя очередь, — сказал Лайош.
Отто вздрогнул. Сегодня он десять часов работал у литографа, поэтому засыпал сидя. Он смотрел на костяшки, но не узнавал их. Подошел к крану и умылся. Они снова играли минут пять, и теперь поникла голова Лайоша Рошты. Он собирался соснуть лишь одним глазом, а второй оставить открытым, чтобы им следить за игрой.
Над ними распростерлась тишина. По улице уже никто не ходил. Часы тикали однозвучно, усыпляюще.
— Ставь, твоя очередь, — сказал Отто.
Лайош вздрогнул. Поставил неправильно, но ни тот, ни другой не заметили ошибки. И тогда заговорил Отто:
— Лайош, сейчас без четверти двенадцать. Я засну на четверть часа. Потом ты меня разбуди и сам спи четверть часа. А тогда уж и они придут. Хорошо?
— Ладно, — ответил Лайош.
Чадила керосиновая лампа. За окном светила луна. Наступила такая тишина, что казалось, будто она всосала в себя почти все, только часы тикали, тикали.
«Я закрою один глаз, — подумал Лайош, — вторым буду смотреть на часы». Он закрыл один глаз, и его охватило невероятное блаженство. Часы подернулись туманом, затем снова появились; потом лампа съежилась. В ушах у него что-то загудело. Слюна просочилась на руку. «Только… одним… глазом…» — подумал он напоследок, и лампа тепло, матерински, стала светить мимо его головы…
В это время г-н Фицек веселился, как никогда еще.
— Стоило, Берта, стоило, — сказал он по выходе из театра.
На улице он останавливался и цитировал какое-нибудь особенно сальное изречение.
— Ну, а Блаха все-таки лучше, — сказала жена.
— Много ты понимаешь! — ответил Фицек обиженно.
Дойдя до мастерской, они заглянули в окно. Лампа горела, из-за этажерки больше ничего нельзя было увидеть. Постучали. Никакого ответа. Снова постучали — даже малейшего шороха не слышно. Г-н Фицек принялся колотить в дверь. Напрасно. Бил ногами. Без результата… На втором этаже открылось окно — окно домовладельца, и голос г-на Фрида прогремел по вымершей улице:
— Господин Фицек, нельзя потише… Выпили вы, что ли?
— Нет, господин Фрид…
Но окно злобно захлопнулось.
Господин Фицек снова стал стучать и зашептал в замочную скважину:
— Отто, Отто, черт тебя возьми!.. Отто, Лайош!..
В ответ — ни звука.
— Мартон, Бенце, негодяи!.. Все кишки из вас выпущу… Вставайте!
Затем последовали остальные имена: Элек, Пишта, Банди, Лайчи, — но Сезам не раскрылся. Очевидно, г-н Фицек не угадал колдовского слова.
Беспомощно стояла супружеская чета, вернувшаяся из театра. Г-н Фицек вздыхал, что больше никогда в жизни не пойдут никуда, что ему во всем не везет и что ему не жаль было бы бога за ноги с неба стянуть.
Тут жена подошла к щели двери и зашептала:
— Мартон, сын мой, Мартонка… Встань, сынок, мы пришли.
Все напрасно. В комнате спали — усталые и счастливые. Даже орудийным громом нельзя было бы выбить их из сказочного детского сна.
Господин Фицек в отчаянии сел на порог мастерской, примостилась и жена, уставшая от напрасных попыток разбудить детей. Луна светила на них, сверкали окна в доме напротив. Г-н Фицек зевнул, потом медленно, роняя горькие слова, заснул. Жена приклонилась к его плечу.
