Господин Фицек выполнил свое обещание. На следующей неделе он привел близорукого Элека Экштейна и за руку подвел его к жене. «Учеником будет!» — сказал он коротко. Через несколько дней он привел Йошку Бенце. «Ученик», — сказал он. Потом привел еще двух, так что на одном тюфяке, расстилаемом в мастерской, укладывались спать пятеро учеников. Они вставали в шесть часов утра и напряженно работали весь день.
— Вот я и нашел то, что искал! — ликовал г-н Фицек. — Тут даже бог не напортит. Я выкарабкаюсь! Если все пойдет как надо, через год у меня будет пятьдесят учеников. Я буду снабжать всю площадь Текели… И потом я покажу: «Фицековское предприятие осоюзки для старьевщиков». Ничего, башка у меня не пустая! — стукнул он себя по лбу. — Я не сдаюсь!
3
И мастерская и «квартира» стали похожи на исправительное заведение. Г-н Фицек был воспитателем пятерых учеников и шестерых своих ребят: Они ежедневно получали воспитательные оплеухи в качестве обязательных наставлений на путь истинный. Какой части исправляемых — своим детям или ученикам — чаще доставалась педагогическая трепка, этого г-н Фицек и сам не знал. К своим детям он был больше привязан, но как раз потому за ними нужно было лучше смотреть, чтобы не сошли с пути истинного: поэтому он бил их. Ученики были чужими детьми, но из них надо было воспитать хороших мастеровых: поэтому он бил их. На собственных ребят он имел больше природных прав, поэтому бил их. Учеников ему было не жалко, «и сердце из-за них не истекало кровью», поэтому бил их. Иногда свои ребята смешивались с чужими, и в конце концов г-н Фицек даже при наибольшем желании не мог бы определить, кому он сколько надавал. К счастью, у него не было бухгалтерии, так что это смешение не причиняло ему никаких особых затруднений.
Словом, через несколько месяцев мастерская превратилась в приличное, нормальное, признанное государством исправительное заведение.
Рука куда быстрее привыкает к пощечинам, чем лицо.
Господин Фицек был сложный человек, и даже когда бил, но просто отвешивал им же узаконенные порции. Он ставил перед собой свою жертву и несколько минут размахивал рукой вокруг лица обвиняемого, но не бил, а только грозил. Ни подсудимый, ни он — судьба, сеющая справедливость, — не знали, реализуется это движение руки в пощечину или нет. Пациент зажмуривался, а через несколько минут уже жаждал удара, чтобы быстрее прошли эти мучительные мгновенья. Но г-н Фицек иногда наслаждался страхом пациента, иногда же страх действовал на его нервы возбуждающе. Бывало так, что он хотел только пригрозить, но при виде моргающего, дрожащего мальчика его гнев нарастал и опускалась вездесущая рука, от которой не было ни лекарства, ни защиты и от которой никуда нельзя было спрятаться. Так же наказывал и библейский царь царей. Неумолимо, безапелляционно и всегда неожиданно — заранее никак не угадаешь.
Господин Фицек боялся бога. Сейчас, кроме домовладельца, г-на Поллака и постового полицейского, он боялся только бога. Так же как сын его Отто, который во время отсутствия отца был его наместником и воспринимал от него право давать пощечины младшим, г-н Фицек уравновешивал свой страх перед вышестоящими, давая пощечины стоящим ниже. Это была иерархия пощечин. Но дети и ученики, побуждаемые благим примером, лепили пощечины друг другу при малейшей обиде. Это была демократия пощечин. Словом, Фицеки жили честной, добропорядочной буржуазной общественной жизнью.
— Ну, мать, нынче вечером идем в театр. Не жалуйся больше, что в прислугах ходила в театр, а с тех пор как вышла замуж — конец! Идем к Штейнхарду. Там играют хорошие, смачные вещи.
Итак, после пятнадцати лет супружеской жизни Фицеки пошли в кабаре Штейнхарда, где каждая песня, каждая шутка, каждое движение вертелись вокруг сексуальной жизни людей.
Вечером супружеская чета оделась, и г-н Фицек некоторое время думал о том, что ему делать. От мастерской у них был только один ключ, театр же кончается в двенадцать часов, и после полуночи, когда они возвратятся, и дети и ученики будут уже спать. Запереть мастерскую снаружи, а ключ взять с собой? Но если случится какое-нибудь несчастье — например, опрокинется керосиновая лампа и вспыхнет пожар, — дети не смогут выбраться. Трудная штука — идти человеку в театр, в особенности когда у него один ключ.
