— Ой, поясница!.. Берта, пощупай, где болит… Это что — легкие… или почки?.. Ой, поясница!.. Заработался до смерти…
Берта подходит. Она ежедневно встает в пять часов утра и ложится вечером в одиннадцать, ночью смотрит за малышами, и, если кто-нибудь перевернется с боку на бок, сразу вздрагивает: не случилось ли чего? Она перекладывает в чистые пеленки грудного, дает пить больному, успокаивает проснувшегося, готовит, стирает, штопает, убирает и кормит грудью. Она подходит к «заработавшемуся до смерти» г-ну Фицеку.
Вчера он целых шесть часов сидел за верстаком, потом убежал: у него были «важные» разговоры с кожевником, с сапожниками соседних улиц, затем он зашел в кафе Лиссауера побеседовать и достать заказчиков.
Берта садится рядом с мужем.
— Где болит?
— Ой, Берта, господи боже мой, свезете вы меня скоро на погост…
— Брось чепуху молоть!
— Ты, конечно, не поверишь, пока меня не свезут… Хотя бы поберегли меня немного… Не веришь?.. Ой! Не нажимай!.. Жжет все нутро… Подойди сюда, сын мой Мартон…
Мартон пугается. Отец смертельно болен, его скоро свезут на кладбище. Он представляет себе, что тогда будет. И так он по ночам испуганно просыпается, плачет: во сне умерли его отец и мать, и он остался один на свете. Мальчик стоит возле кровати, на которой стонет г-н Фицек, смотрит на подушку, и глаза его заволакиваются слезами.
— Сыночек, будешь плакать обо мне?
Мальчик не может ответить, горло его сжимают рыдания.
— Деточка, дай мне руку…
Мартон дает руку, г-н Фицек смотрит на него с невыразимой грустью и снова шепчет сыну на ухо:
— Умрет твой отец, твой бедный отец, твой старый бедный отец…
Мартон плачет, г-н Фицек тоже роняет слезы и шепчет немощным голосом умирающего:
— Там, в сырой земле, я буду лежать, и не будет у вас отца… У вас был скверный отец, бил вас… Верно, плохой был отец?..
— Не-е-ет! — вместе с плачем вырывается у ребенка.
Глаза Фицека плавают в слезах, но он ни за что не вытер бы их, пусть накапливаются «воды мучения». Он берет Мартона за руку, кладет ее между подушкой и своим лицом, тепло дышит на нее.
— И когда меня уже не будет, когда вы уже напрасно будете звать меня, напрасно будете плакать — только тогда вы узнаете, какой был у вас отец… Там, в темной могиле, буду я лежать… Дорогой сыночек, будешь ли вспоминать меня… или забудешь?
Мальчуган видит не подушку, а только белое пятно, глаза его подернуты слезами. Думать он не может, перед ним все время одна картина: как отец с закрытыми глазами лежит в могиле, и всюду земля, над ним, под ним… и темно… и отец в земле. Мартон хочет крикнуть, но только вздрагивает. Он стоит еще некоторое время, капают слезы, пока г-н Фицек, глубоко вздохнув, не отсылает его.
— Ступай, сынок, в школу и не забывай своего отца.
Он подзывает Пишту, и все начинается сначала, только Пишта не умиляется, а думает: «Тогда мозговую кость мне дадут».
Наконец г-ну Фицеку надоедает умирать.
— Теперь, сынок, я засну. Смотри, чтоб не шумели и не разбудили меня. Пришли сюда дядю Шимона.
Шимон кладет башмак, идет за этажерку.
— Господин мастер, заболели?
Видно, и с горлом г-на Фицека случилось что-то: может, рак, может, еще что-нибудь, почем знать? Он отвечает тихо и хрипло:
— Да, я болен… Набойки уже готовы? Нет? После них приступите к заплате Араня… Я скоро проснусь… Ой, ой!..
В одиннадцать часов он снова просыпается, озирается. Трое старших детей уже в школе, Банди и Лайчи в детском саду, а новорожденному не к чему рассказывать о смертельном недуге — он только сосет и ни в какие семейные дела не вмешивается. Г-н Фицек щупает поясницу: не больно. Вылезает из кровати, умывается, одевается.
Жена раскатывает тесто и только изредка бросает взгляды на мужа, Шимон углубился в работу.
— Боль немного приутихла — видно, отдых помогает. Но разве я могу отдыхать?
Он идет в мастерскую, садится рядом с Шимоном.
— Знаете, Шимон, человек стареет… Помните, года четыре тому назад какой я еще свежий был, работал хоть до полуночи, а утром молодым просыпался?.. Но я все еще не сдался, а это, Шимон, главное… Набойки готовы? Возьмитесь за эту проклятую союзку… Вот эта паршивая кожа хороша будет ему, и так задники уже не выдерживают. Не сегодня-завтра кто-нибудь принесет стоптанный каблук и скажет, чтобы я приделал к нему новый ботинок… Словом, самое важное, чтоб человек ни от чего не отказывался… Когда в Билеке, в походе, все остальные подыхали от жары, как вы думаете, почему вы остались в живых? Потому что хотели жить. Потому что не сдавались, только и всего… Хотя вы правы, есть и такие вещи, которые все же приходится принимать во внимание. Вот, например, Кобрак, фабрикант… Что ж тут скрывать, но все-таки не надо из-за него сдаваться. Верно, Шимон?
