Арестанты, уцепившись за решетку, до рассвета весело распевали песни вместе с крестьянами:
Такая мне нужна жена,
Чтоб не сидела, хоть и больна,
Чтоб хорошо варила ужин
И так ждала, ждала бы мужа.
— Посадите же нас! Скоро ли?
В богатых кварталах Дёра жители запирались и без сна ворочались в постели. В резиденции дёрского епископа попы воссылали мольбу богу. А шахтеры на тюремной площади плясали, и все в один голос заявили, что за последние десять лет им но приходилось так весело проводить ночь.
10
В Кишберское казенное имение управляющий, наученный горьким опытом прошлого года, привез сорок тысяч рутенских жнецов. Был даже план импортировать китайских кули — во всяком случае, в парламенте этот план серьезно обсуждался. Сорок тысяч рутенов были только каплей в море по сравнению со спросом, тем более что многие из них, как только узнавали, в чем дело, прекращали работу. А бастовало больше полумиллиона крестьян. Рутенов развозили по всей стране. Из дефицитного товара Панонхаломскому монастырю достался только один вагон. Вагонами регистрировал их парламент и заказывал их, как скотину, вагонами.
Так как тюрьмы были переполнены, правительство издало чрезвычайный приказ, согласно которому нарушителей договора может посадить под арест сам помещик. Помещикам вернули кусочек средневекового права суда. Больше шести часов работы потребовалось на то, чтобы жандармы отобрали «своих» арестантов из шумящей толпы.
— Панонхаломские жнецы, сюда!
— Венкхеймские, сюда!
— Эстерхазские жнецы, сюда!
— Вы не панонхаломские, убирайтесь! Чужих не провожаем!
— Рошта, этот ваш?
— Нет, не мой.
— Катись отсюда, не то арестую!
— А я только этого и хочу.
Тем временем управляющий Панонхаломского монастыря подготовил чердаки хозяйственных пристроек для того, чтобы туда посадить крестьян.
…На чердаки они влезли без возражений. На один чердак пятьдесят, на другой — сорок, на третий — тоже пятьдесят человек. Одному не досталось места, и он требовал:
— Да что же это такое! Заприте меня, пожалуйста! Это не по справедливости!
Слава просторным хозяйственным пристройкам монастыря — тюрьмы хватило на всех. Новак сбежал еще в Дёре и, смешавшись с толпой жнецов, снова прибыл в Панонхалом. В суете этого даже не заметили, и его посадили на тот же чердак, который занял Лайош Рошта вместе с сорока тремя жнецами.
Подошла третья ночь — третья ночь забастовки.
Сорок пять человек теснились на чердаке, полном испуганных летучих мышей. Лайош Рошта и Новак пристроились около свечки. У дверей сарая стоял жандарм с ружьем и кричал:
— Нельзя свечей зажигать!
— Ты, трухлявый, сам залезай и сам туши! — крикнул ему Рошта.
Жандарм и не подумал идти наверх. Он предпочел замолчать.
Воздух был невыносимо душный. Мерцало пламя свечки. Свет падал на костлявое хмурое лицо Лайоша Рошты. Тень его головы рисовалась на пыльных стенах чердака такой, будто она была величиной с бочку. Он уставился на пламя. Затем заговорил:
— Так вот, товарищ Новак, расскажите, что-нибудь нам, темной деревенщине. Что вы в городе делаете? Давненько я там не был.
На Новака глядели восемьдесят восемь глаз, и он начал говорить, следя за тем, чтобы говорить медленнее, чем обычно, обдумывая каждое свое слово. Рассказал, что в прошлом году, да и в нынешнем, происходили крупные бои за всеобщее избирательное право.
— Это самое главное, — прибавил он.
— Это почему же? — спросил кто-то из угла чердака.
— Потому что тогда в парламент войдут и наши представители.
— Гм… хорошо, — пробормотал тот же. — А землю отдадут нам?
— Этого я, товарищи, не знаю, — ответил Новак искренне. — Партия против раздела земли, потому что раздробленные усадьбы дают меньше, чем крупные, но если вам так уж хочется…
— Ну, этого партия пусть не боится. Нам хватит того, что даст земля, — послышался резкий голос из угла.
— На что нам избирательное право? Землю пусть дают. А право в придачу к ней мы сами раздобудем.
— Неверно, товарищи, — сказал Новак. — Представители в парламенте — важное дело. Чужой заботиться о нас не станет.
— Правильно, — вставил Рошта. — Но если земли не дадут, то и гроша ломаного не будут стоить свои представители.
