С социал-демократическим приветом
Шимон».
Фицек слушал письмо. Мартон протирал свои запухшие глаза. «Бедный дядя Шимон, если бы он знал, что творится и здесь».
— Пойди, Отто, отнеси Новаку это письмо, но смотри не потеряй, а то беда будет…
— Как он пойдет? — перебила жена. — Он весь в синяках. Ты дома устроил билекские маневры. Стыдись!
Фицек схватил письмо и убежал с ним. Придя домой, он вытащил из кармана пять пар перчаток.
— На тебе, Отто, — сказал он. — На, Мартон! На, Пишта! На, Банди! На, Берта! Черт с ним, с домохозяином, — соберем как-нибудь денег…
Мартон запухшими глазами смотрел на перчатки. Молча положил их.
«Если он не сумасшедший, то я сумасшедшая», — подумала жена.
— Перчатки купил, а как они в школу пойдут? С шишками, с синяками?
— Ну, заткнись. Не пойдут несколько дней. Отдохнут, по крайней мере. Я тоже не ходил в школу, и все-таки из меня человек вышел. Вы же, — обратился к ребятам, — берегитесь, потому что я не ангел. Меня тоже отец избивал. Кого в детстве не били, тот никогда не будет хорошим человеком. Дай сюда шпандырь. Союзка с места не двигается. Обещал заказчику к вечеру. Надо приступать. Ну, скоро ли? Живей, черт возьми…
ВТОРАЯ ГЛАВА,
в которой до известной степени выяснится, какие убытки происходят, когда теория не соответствует практике
1
Японец стал кошмаром полиции. На улице Бема выставляли двойные полицейские посты, и не проходило недели без полицейской облавы, но ничего не помогало. Если Японец и «ребята» в ночь под воскресенье вывозили из универсального магазина Перла воз сукон и полотна, то в воскресенье при обыске, сделанном сорока — пятьюдесятью сыщиками с помощью отряда полиции, на улицах Бема и Сазхаз не находили сукна даже на образчик, а Японец и его товарищи исчезали, будто их вместе с сукном и полотном поглощала земля.
Но в следующую ночь — в ответ на обыск — смена находила полицейских обезоруженными и избитыми.
В газетах о Японце появились большие статьи. В них представляли его то худым и низеньким, то высоким и могучим, то брюнетом, то блондином, и только в одном сходились все описания: в косом разрезе глаз. Усердные редакторы посылали репортеров за интервью, и те даже предлагали жителям улицы Бема несколько форинтов в том случае, если они скажут, где обретается Японец. Адреса они не получали, и им спешно приходилось спасать свою шкуру, но интервью с «городским разбойником» все-таки появлялись.
Журнал «Толнаи Вилаглапья»[20] поместил портрет Японца — Ту фотографию, которую сделали в полиции, когда Японца за «тяжелые телесные повреждения», нанесенные Шниттеру, вывели из редакции «Непсавы» и он три месяца просидел в Марко, где познакомился со своими теперешними друзьями и в беспомощном отчаянии решил другими путями расквитаться с общественной несправедливостью.
Одно несомненно, что в 1906 году слава Японца состязалась со славой премьер-министра Шандора Векерле и одно время его личность вызывала не меньше интереса, чем король и император Франц-Иосиф.
Некоторое время Новак встречался с Японцем — до тех пор, пока у того была двойная профессия и Новак знал лишь об одной. Ночью и днем профессии были разные: утром Японец переносил товары — эту работу признавали честной, но оплачивали грошами; ночью же он уносил товары — за это его преследовали, но он получал хорошую прибыль. Наконец Японец окончательно распрощался со своими дневными занятиями грузчика, и Новак после одного горячего разговора больше не хотел и слышать о Батори, вожаке городских разбойников. Только думая о своей судьбе, он невольно вспоминал Японца, и тогда сердце его сжималось при мысли о «славе» Шани.
Своя судьба… Ему тоже досталось порядком. Через несколько дней после дела со Шниттером металлисты завода сельскохозяйственных орудий устроили собрание в «Семи желудях» и там по предложению представителя профсоюзов лишили Новака звания главного доверенного.
Руководители профсоюзов послали Доминича провести это собрание, и тот свою речь начал так:
— Я — старый друг Новака, никто не может обвинить меня в пристрастии, но то, что случилось…
Несколько недель спустя Новака уволили с завода, и в разбухшем лагере безработных он стал числиться по списку тысячным, так что не было даже надежды, что его скоро устроят на работу.
