«Наконец-то! — подумала жена. — Приехали! Хочет, чтоб я снова обратилась к зятю Боку. Все равно ничего не выйдет. Нет на свете такого трогательного письма, хоть десять адвокатов его напиши, на которое Бок прислал бы еще деньги. Не буду же я кормить Венгерскую королевскую железную дорогу. Что, у нее денег, что ли, мало?
— Ну, что ты молчишь? В мозгу заело?
— Ничего не заело, но я не знаю, кто может нам дать сто форинтов.
— Так! Так! Хорошо. Очень хорошо. Кто может дать? Хорошо. Сказала, что дала бы? Сказала. Так напиши своему мямле Боку, милой сестре и еще другому, этому Кевеши, пусть пришлют по пятьдесят форинтов. Ты сестра им, я зять. Разве нет на свете родственной любви? За каких-нибудь несчастных пятьдесят форинтов могут купить ее. Не скоро представится им еще такой случай! За пятьдесят форинтов купить родственную любовь!
— Фери, давай говорить серьезно, — начала жена Фицека. — Я могу им написать. Кевеши, ты сам знаешь, такой скряга, что от него гроша не жди. Бок послал уже двадцать пять форинтов и больше не пошлет. Написал, что он кормить государственную дорогу не будет: «Лучше я их на собачий хвост навяжу». Я могу написать, но из этого все равно ничего не выйдет.
На эти спокойные слова Фицек ответил менее спокойно:
— Знаю, чтоб их бог сгноил! Знаю! Хорошие у тебя родственнички. Ловко их подобрала. Этот Кевеши такой скряга! Чтоб ему провалиться!
— А твои родственники почему не дают?
Этот вопрос Фицека привел в полное неистовство. Он двинулся на жену с горящими глазами и дергающимися усами.
— Что? Что? Что ты сказала? — Он выругался. — Ну ладно… Я мог бы знать заранее. Разве я могу к тебе обратиться? Лучше к шести чужим, чем к своей собственной жене. Ладно… сам достану… Но пусть бог помилует твоих зятьев, если я, когда выбьюсь…
Хлопнула дверь, и г-н Фицек умчался.
Ребята уже привыкли к подобным крикам и точно знали, что в такое время нельзя даже громко дышать, не то взбучка неизбежна.
Жена Фицека продолжала безмолвно, покорно стирать. Домашний мир для нее делился на две части: г-н Фицек носится, бегает, кричит, но — приносит деньги; она терпит, стирает, гладит, готовит, рожает — и молчит. Фицек по одну сторону, она с ребятами — по другую.
3
Среди груд свежего хлеба, алеющих помидоров и суетливых толп народа пробирался г-н Фицек по площади Гараи.
— Я хочу с тобой, кум, поговорить по серьезному делу, — обратился он к Кечкешу, торговцу гусями, который разжиревшим телом и невыразительным лицом походил на наследника престола, Франца-Фердинанда. — Когда я могу зайти к тебе, но так, чтобы ты один был дома?
Кум покорно и жалобно смотрел на Фицека. Он мучительно моргал, казалось, что глаза его взяты взаймы у ощипанных гусей, валявшихся на жестяном прилавке.
Господин Фицек ежедневно появлялся у кума и в двадцати разных вариантах рассказывал, какие у него блестящие перспективы, к какому верному предприятию он мог бы приступить, будь у него хоть немного денег; как люди вообще испорчены — становятся кумовьями, и в голову им не приходит помочь: «Бывают, конечно, исключения, кум, не о тебе речь».
Говорил Фицек и о том, что крестник обычно считается почти родным дитятей, — а что сказал бы мир, если бы кто-нибудь не заботился о своем родном сыне? Он, Фицек, до сих пор всегда возвращал долги, и лучше он разрежет себе спину на ремни, чем останется у кого-нибудь в долгу, потому что «кто остается в долгу, у того нет чести, а кум знает, что честь — это самое первое…» Ведь починка обуви — это такая отрасль производства, которая всегда нужна: светит ли солнце, идет ли дождь — ботинки рвутся, чинить их надо; сапожник не то что кровельщик, который, если дома не строятся, может свою специальность хоть на гвоздь повесить и идти дырявые ночные горшки починять. Счастье семьи зависит от небольшой суммы. У него все есть для устройства, только денег не хватает.
На пятый день из головы несчастного кума уже почти шел пар, и он думал только о том, как бы удрать куда-нибудь на край света от этого потока слов.
— Приходи нынче после обеда, в пять. До тех пор я высплюсь. Голова у меня болит…
