Господин Фрид не желал признавать, что помещение может пустовать, так как, по его мнению, даже безумец поймет все его выгоды. Г-н Фицек ответил, что это жестокое заблуждение, и, кроме того, если он наймет, то г-ну Фриду сто лет не придется заботиться о сдаче помещения, потому что он человек серьезный и если уж осел в одном месте, то оттуда больше ни ногой и даже насильно его не выставишь.
В ответ на это г-н Фрид спросил, где была прежде мастерская у г-на Фицека. Г-н Фицек разъяснил, что он только приехал в Будапешт и пока у него временная квартира на проспекте Чемери и живет он на свои сбережения.
После долгих раздумий г-н Фрид, как бы скользя с глетчера, стал по пяти форинтов спускать до желанных двухсот форинтов, но сначала спросил г-на Фицека, есть ли у него дети, потому что многосемейным он не сдает: дети шумят, а главное — портят новые дома.
Господин Фицек печально опустил голову и заявил, что у него пятеро детей, но четверо из них на кладбище. Тогда г-н Фрид согласился, чтобы с первого сентября г-н Фицек занял помещение.
Господин Фицек покинул квартиру домохозяина с пересохшим горлом. «Негодяй! — шептал он. — Может, мне убить своих щенят? Они — на кладбище, ты, болван-разиня! Там они и будут. А когда я въеду, придут домой. Разве я соврал?»
— Все в порядке, — обратился он к жене, которая стирала белье. — Выторговал за двести форинтов. Теперь не хватает только денег на квартирную плату да двадцати пяти форинтов на инструменты и кой-какую мебель. Так ведь не переедешь. Словом, сто форинтов. Только этого не хватает. Остальное я устроил.
— Что же ты устроил?
— Остальное.
— Что остальное?
— Помещение для мастерской. Это, по-твоему, ничего? Выбрать, найти улицу, где только один сапожник, переговорить с домохозяином, выторговать сорок форинтов, детей послать на кладбище. Это ничего? Устраивай сама!..
— Ты опять ругаешься?
— Что значит ругаюсь? Убивать буду скоро!.. Это для тебя ничего?
Жена молчала.
— Надо сто форинтов, и тогда я снова могу начать. Я начну снова. Я не распускаюсь, как ты, — ты только готовишь, стираешь, клопов моришь, грудью кормишь. Работаешь, работаешь!.. Знаю, что работаешь. Лошадь тоже работает. Головой надо работать, головой! Кто за все страдает? Кто страдает? Ты скажи мне, кто страдает? Кто несет всю тяжесть? Если б я не гнулся в три погибели, из чего бы ты готовила? Что готовила бы, ненаглядная женушка моя? Среди кастрюль легко быть умной, это и дурак умеет. Среди людей будь умным!
Жена Фицека уже двенадцать лет прожила со своим супругом, и этого было достаточно, чтобы молчать в таких случаях. «Увидим, чего он затеял…» — подумала она про себя.
Господин Фицек пыхтел:
— Нет, нет… не сдаюсь! Не вышел один план, выйдет другой. Не вышло с новыми башмаками — с починкой выйдет. Поняла? Починка! Я стану починять. Только вначале. Сперва мелкий сапожник. Потом мастер. Затем предприятие по починке обуви. Нельзя конкурировать с Кобраком? Ладно, я и не желаю с ним конкурировать! Я передумал. Имею на это право? Каждый человек может передумать. Не скаль зубы, ты, глухая, зубы не скаль!.. Да, починщик обуви. Разве это хуже? Не хуже! Сколько новых башмаков, столько и чинить надо. Новый башмак снашивается. Ходят в нем, значит, снашивается. Чинить надо. Пусть Кобрак шьет новые ботинки, я буду их чинить. И пойду к нему: «Милый господин Кобрак, давайте заключим соглашение. Вы производите для страны новую обувь, а я, Ференц Фицек, починяю ее». Можешь быть уверена, что он согласится. Отчего ему не согласиться! Не все ли равно ему, кто чинит? — Фицек помолчал и, будто желая проверить логичность своих рассуждений, повторил: — Не все ли ему равно, кто чинит? Словом, все в порядке. Только ни гроша у нас нет. Сто форинтов нужно для того, чтобы пустить предприятие. Если б я был не я, то дал бы сто форинтов Фицеку, мне. Верные деньги. Такому человеку спокойно бы дал. Почему?.. А ты бы не дала? — неожиданно повернулся он к жене.
— Дала бы, — ответила жена ради того, чтобы сохранить мир.
Фицек набросился на ответ, как ястреб на цыпленка.
— Тогда скажи, где мне достать сто форинтов, у кого попросить, кто даст? Вот что ты скажи. Об этом я и хотел поговорить с тобой. В остальном ты все равно что семь ослов.
