Я присел к нему на койку:
— Выкладывай, что случилось!
Он посмотрел на меня с удивлением, будто я угадал что-то, до чего трудно было докопаться. Но тут же охотно рассказал все с обычной для него обстоятельностью...
Сел Прохор в расположении партизан, как было условлено, на рассвете и стал ждать появления своего пассажира. Но то ли Прохор ошибся местом, то ли партизану что-то помешало придти — время шло, а того все не было. Стало совсем светло. Нечего было и думать взлетать в таких условиях, даже если бы пассажир теперь и пришел. Прохор, как мог, замаскировал машину и занял наблюдательный пункт в кустах.
Наконец партизан пришел. Это был небольшой сухой человек лет сорока, с лицом, заросшим неопрятной круглой бородкой, какие бывают у людей, отпускающих бороду поневоле. Одет он был в поношенную, вытертую добела кожаную куртку. На носу у него были старые, перевязанные ниткой очки. И фасон-то этих очков был тоже какой-то старинный: маленькие овальные стеклышки в железной оправе.
Вид у него был совсем не воинственный, мало вязавшийся с рассказами о его необыкновенной партизанской работе. Из-за стекол очков глядели добрые-предобрые глаза, окруженные сеткой морщинок. И морщинки эти были особенно добродушные.
Причиной его опоздания была неожиданно подвернувшаяся возможность ликвидировать группу гитлеровских штабных офицеров, остановившихся на ночлег в деревне. Операция прошла удачно. В руках партизанского командира очутились важнейшие материалы.
Человек в очках приоткрыл свой портфель — обыкновенный потертый портфель рядового советского работника, и Прохор увидел толстую пачку немецких документов.
— А они не могут по твоему следу... сюда? — спросил Прохор.
— Нет.
— Как бы не помешали улететь.
— Нет, — так же твердо повторил партизан. После некоторого раздумья он добавил: — Кроме жены и сынишки, никто не знает, где я.
Прохор удивленно поглядел на него:
— Они что же, с тобой были?
Тот кивнул, ласково улыбнувшись:
— Она мой первый помощник... Золотой помощник.
— Так, так, — нашелся только сказать Прохор. — Теперь до вечера пролежим... Ты кто же по специальности?
— Агроном... На закате взлетим?
— Лишь бы света хватило для взлета, — сказал Прохор. — А там и в темноте доберемся.
— Так, так, — в тон Прохору ответил теперь агроном и надолго умолк.
Потом с прежней ласковой усмешкой сказал:
— Они выйдут вон на ту дорогу посмотреть, как мы улетим. — Его светлоголубые близорукие глаза прищурились при взгляде на дорогу, ведущую к деревне...
Они лежали в кустах до вечера. Когда солнце было уже близко к горизонту, Прохор сказал:
— Пора.
Но агроном вместо ответа знаком приказал: «Ложись!» Его взгляд был устремлен на дорогу. Прохор увидел на фоне заката две фигуры: женщину и ребенка. Они медленно шли по дороге к леску. Прохор понял, что это жена и сын агронома.
— Пора, — повторил Прохор.
Но агроном сердито прошептал:
— Ложись!
Прохор нехотя опустился в росистую траву, но, поглядев в ту сторону, куда смотрел агроном, замер: со стороны деревни, наперерез четко вырисовывающимся на алом закате фигурам, катилось несколько мотоциклов: серо-зеленые шинели, шлемы...
Нечего было и думать взлетать на глазах у врагов. Прохор с досадой стукнул кулаком по земле.
Немцы достигли пешеходов. Это были эсесовцы. В кустах, скрывавших Прохора и агронома, было слышно каждое слово с дороги, видна каждая мелочь. Прохор отчетливо видел женщину. Она была так же невелика ростом, как агроном, и казалась совсем слабенькой. На ее угловатые плечи был накинут рваный платок. Голова ее была простоволоса. Мальчик стоял около матери и, потупясь, глядел в землю. Он был бледен и худ.
— Учительница? — спросил офицер-эсесовец женщину.
— Да, — спокойно ответила она.
— В твоей школе напали на штаб германского командования.
— Я не живу в школе. — В ее голосе продолжало звучать необыкновенное спокойствие.
— Отвечать на вопрос! — крикнул офицер. — В твоей школе убили германских офицеров?
— Да.
— Ты должна знать, кто убил.
Женщина ничего не ответила. Она молча глядела куда-то в сторону, словно надеялась увидеть нечто, что помогло бы ей найти ответ.
