Поглядел он на мое оформление:
«Врешь ведь, Прохор».
Я в вираж:
«А говорил: друг...»
Видно, совесть в нем заговорила...
В дверях избы появился полковник, следом за ним — врач.
— Дома? — весело спросил полковник.
— А как же иначе, — сказал Прохор.
— Я все-таки не могу его тут оставить, — заявил врач.
— Ну-ну, — сказал полковник, и глаза его сузились, — какой смысл увозить летчика из части? Потом ни он нас ни мы его не найдем.
— Закон остается законом, — настаивал врач: — не имею я права оставлять в таких условиях тяжело раненного.
— Это кто тяжело раненный? — Прохор поднялся на койке. — Кто, я спрашиваю?
Чтобы не волновать его, мы вышли из избы. Врач настаивал на своем. Единственное, чего добился полковник, — Прохор будет эвакуирован в госпиталь, ближайший к нынешнему расположению нашей части, чтобы оставаться у нас на глазах.
В тот же вечер мы заботливо уложили в санитарную машину нашего любимца, в душе уверенные, что расстаемся с ним надолго. Полковник ходил мрачный. Он знал, что в боях будет не до лазарета.
— Предали! — зло скривил губы Прохор, когда я выходил из машины. — А еще друзья...
Подпрыгивая на замерзшей грязи, автомобиль исчез за лесом.
Мы переходили на стоянку ближе к Вязьме. Сборы были короткими. Штабной эшелон уходил перед рассветом. Последние звезды тонули в сером сумраке неба. Мутная пелена снежной крупы неслась нам навстречу и с ожесточением била в ветровое стекло. Под баллонами хрустело сало дорожных луж. Проезжая село Карманово, я вспомнил, что именно здесь должен быть госпиталь, куда врач отправил Прохора. Я отыскал полусгоревшее здание больницы, превращенной в госпиталь. Холодный рассвет вливался в окна пустых и гулких палат. Ни Прохора, ни других раненых тут уже не было. Одинокий санитар объяснил мне, что госпиталь перешел на новое место. Куда именно, он не знал. Это значило, что следы Прохора утеряны. Не без раздражения захлопнув дверь, я покинул больницу и мимо неприглядных сараев, загромождавших больничный двор, направился к своей машине. У одного из покосившихся сарайчиков я услышал осторожный свист. Дверь приотворилась, и просунувшийся в щель палец таинственно поманил меня. Когда я распахнул дверцу, из-за поленницы высунулась белая чалма бинтов.
— Прохор! — крикнул я в изумлении.
— Тише, — прошипел он и приложил палец к губам.
В больничном белье, завернувшись в одеяло, он спрятался сюда, чтобы не ехать с менявшим стоянку госпиталем.
— Ты с ума сошел!
— Рано или поздно свои должны же были за мной заехать.
Нагнав автомобиль полковника и докладывая ему о проделке Прохора, я ждал взрыва гнева. Но глаза полковника блеснули смешком.
— Настоящий слепень, — сказал полковник с видимым удовольствием, — что во врага, что в своих вопьется, не отстанет... До новой стоянки врачу ни звука!
Я завернул Прохора в свой кожан и, усадив его поудобнее, приказал двигаться в путь. Но чтобы он не слишком зазнавался, я сказал:
— Как только приедем, сдам тебя врачу.
Вы поймете, почему мы с нетерпением ждали возвращения Прохора, когда я расскажу вам суть задания, полученного им. Он должен был совершить посадку в тылу противника, взять там руководителя партизанской группы и доставить его в советский тыл с важнейшими сведениями, собранными для нашего командования.
Время возвращения Прохора давно прошло. Мы напрасно следили за небом: никаких признаков его самолета. Ну что же, бывают и неудачи.
Едва брезжил рассвет следующего дня, когда мы увидели самолет Прохора уже над самым аэродромом. Он подошел на бреющем, выскочил из-за леса и сел едва не в самые огороды. Я сразу увидел, что Прохор не в своей тарелке. Он доложил полковнику о выполнении задания и, не отвечая на расспросы товарищей, пошел к себе. Я молча следовал за ним. Но он не заговаривал даже со мной. Так мы пришли в свою землянку. Прохор сбросил кожанку, все так же молча лег на койку. Доски заскрипели под его тяжелым телом. Я думал, что он утомлен полетом, и решил было оставить его в покое. Но когда луч света из распахнутой мною двери упал на его лицо, я увидел, что Прохор не спит. Глаза его были устремлены в одну точку. В их выражении мне почудилось нечто, чего я не замечал раньше. Это было недоумение, какой-то вопрос, который он не может решить.
