Центральный округ, как и положено, исходя из названия, был сердцем Н. Правда, в трехстах метрах от сердца притаилась раковая опухоль — закрытая часть города. Но это нужно воспринимать как данность. Люди давно привыкли, а для нашей группки это была последняя точка. К тому же, в местном убежище надеялся повидаться со своей семьей!
Проспект даже тогда сохранял вполне себе приличный облик. Вдоль старых свежеокрашенных фасадов росли густые, но заботливо остриженные кустарники и деревья, высились фонарные столбы с затейливыми круглыми разноцветными колпаками, из-за которых горожане прозвали эту улицу «Дорогой Леденцов». По выходным дням здесь даже проезд машинам закрывали, чтобы люди могли спокойно прогуляться по проспекту, поесть мягкого мороженого или же посплетничать на новеньких лавочках в тени деревьев. Здесь по-прежнему было так же чисто, красиво… но безжизненно. Тонкий ковер из пепла на разноцветной брусчатке придавал картине лишь дополнительную мрачность.
Проспект заканчивался большим красивым зданием цвета сливочного мороженого. Городской драмтеатр. Я в нем не был лет сто, еще со школьных времен… Захотелось подойти поближе, посмотреть, что с ним сталось сейчас…
— Нам направо, — сухо сообщил мне Илов. Он держал в руках КПК. — Твой маршрут пока что нас не подводил, потому предпочту от него не отклоняться.
— И верно, — меня немного смутил непонятный порыв. — Как помутнение какое-то. Идем отсюда.
Мы свернули на другую улицу. Не пройдя и десяти шагов, Владимир остановился и громко выругался. Эта небольшая аллейка вполне могла оказаться смертельной ловушкой. Я поднял взор к кронам искусно подстриженных деревьев. Ветви, пожелтевшие листья, да и сам ствол были опутаны толстыми шнурами грязно-серой паутины. Из разрывов в коконах высовывались какие-то палки, обрывки газет, торчали куски картонных коробок и прочий хлам. У меня перед глазами всплыл образ девчушки из продовольственного склада. Ее черные глаза, жвала…
— Смотри, — Илов дернул меня за рукав. — Четвертое дерево в правом ряду. Видишь? Матерь божья…
Крик замер на губах, когда я увидел обглоданную по локоть руку, торчавшую из разрыва в коконе. В том, что это была человеческая рука, сомнения не оставалось — сквозь паутину отчетливо проступали контуры вывернутого под неестественным углом тела.
Пальцы сами нащупали шарик, ладонь сомкнулась в кулак. Чуть отвел плечо назад, а правую руку выставил вперед. В серебряном лезвии отражалось небо… Теперь на нем появились багровые прожилки, словно сгустки пролитой крови. Казалось, они делили свод на ярусы, образуя некое подобие детской мозаики. Само небо сменило мутный свинцовый цвет на иссиня-черный. Во время нашей короткой прогулки глаз от земли почти не отрывал, а стоило бы.
— Темнеет раньше обычного! — нервно проговорил Илов. — Если не поднажмем, будем ночевать на улице.
— Или в коконе. — Вид изуродованного тела уверенности мне не прибавил. Страх мешал мыслить ясно, постоянно приходилось успокаивать себя.
* * *
Большие ржавые ворота.
Одна створка нараспашку, второй не дает полностью раскрыться кем-то подсунутый кирпич. Чуть впереди, там, куда не проникает свет, медленно плавают размытые тени. Небо чернеет, кровавые прожилки на нем становятся ярче, наливаются краской. Наступает ночь, а вместе с ней на улицы Н выползают те, кому самое место в Аду…
А мы, как два идиота и одна весьма симпатичная дура, стояли перед этими ржавыми воротами и смотрели друг на друга сквозь толстые линзы противогазов.
Спуск в убежище начинался в пяти метрах от нас. Но для того чтобы добраться до дверей, нужно было пройти эти самые метры сквозь окутанную чернильным мраком комнату. Еще одно пятно! Оно поджидало нас, словно насмешка судьбы, в самом конце пути, когда и назад не повернешь и вперед не сунешься.
— Как думаете, ваши коллеги смогли бы пройти здесь? — тихо спросил я. По спине пробежался рой испуганных мурашек.
— Ну… — замялся Илов, — честно сказать, они так и не подтвердили своего прибытия. Мы решили, что эта часть группы просто не успела добраться до места. Видимо, ошиблись. Пусть земля им, несчастным, будет пухом.
