— Значит, вас это тронуло?
— Господин Зарицын, — высокомерно парировала я. — Не кажется ли вам, что вы становитесь нескромным?
— Извините, — поспешно и виновато сказал он. — Сашенька, баба Саша, моя старенькая няня.
— Няня? — только и смогла переспросить я.
Юрий Тимофеевич не хотел отпускать меня одну. Но я не согласилась взять провожатого. Он настаивал. Потом, улыбаясь, сказал:
— Всегда должно быть по-вашему?
— Всегда, — согласилась я.
Послушная веслам лодка споро рассекала встречные воды. Я заплыла довольно далеко и положила весла, решив чуть-чуть передохнуть. Наверное, долго будут помниться эти минуты! Внизу подо мной огромный шар солнца, подводье вспыхнувшее пожаром. Розовая поверхность воды, и я одна на свободном, безбрежном просторе. Не то плыву, не то лечу…
— Барыня! Матушка! — кинулась ко мне служанка. — Мы с ног сбились, вас ищучи. Да и весь-то город переполошился. Где же это вы изволили пропадать? Да и наряд-то на вас какой!
— Медведя кормили! — строго осведомилась я. И прошла к себе.
Никого не принимаю. Всем сказываюсь нездоровой. Зато подолгу сижу за своим фортепиано. Но музыка моя стала иной. Однажды, резко оборотясь на вертящемся стуле, заметила, что горничная в соседней комнате бесшумно пританцовывает.
Одним утром Аврорка, накричав на слуг, вломилась ко мне. Обрушила на меня лавину восклицаний и вопросов.
— Майн гот! Как я тревожилась за тебя! Мне кажется, у меня появились седые волосы. — Она тряхнула своей безупречно золотой копной. — Где же ты была? Я чую, здесь что-то романтическое! Юлия! Отчего ты молчишь? Или ты хочешь, чтобы я умерла от любопытства? Юлия!
— Пообедаем со мной, — предложила я. — У меня сегодня на обед редкий фрукт — картофель. Ела когда-нибудь?
Картофель не очень занимал Аврору.
— Не скажешь? — разочаровалась она. И, пристально посмотрев на меня, сама себе ответила; — Я тебя знаю. Не скажешь.
23 августа
В полном одиночестве, изредка прерываемом посещениями моей верной Аврорки, увлеклась я чтением книг. Прочла «Думы» Кондратия Рылеева. Как храбро мыслил этот человек! И по книжечке его могу я уследить, как мыслит Юрий Тимофеевич. Многие места у него отчеркнуты. К примеру, из «Думы о Волынском»:
Не тот отчизны верный сын,
Не тот стране самодержавья
Царю полезный гражданин,
Кто раб презренного тщеславья.
Но тот, кто с сильными в борьбе
За край родной иль за свободу,
Забывши вовсе о себе,
Готов всем жертвовать народу.
Против тиранов лютых тверд
Он будет и в цепях свободен,
В час казни правотою горд
И вечно в чувствах благороден.
А строки:
Против тиранов лютых тверд
Он будет и в цепях свободен
отчеркнуты трижды. И тремя же чертами отчеркнуты вещие слова, какие читаешь, а мороз пробегает по коже:
Известно мне: погибель ждет
Того, кто первый восстает
На угнетателей народа, —
Судьба меня уж обрекла.
Но где, скажи, когда была
Без жертв искуплена свобода?
И не хочется, а поддаешься колдовству этих слов! И вправду задумаешься, кто же здесь душегуб. Но обо всем этом следует поразмыслить. Я не Аврорка, которая чувствует в унисон очередному своему предмету.
Новый визит мадам Толстопятовой изменил на некоторое время ровность моей жизни. Нечего и говорить, что эта дама не посчиталась ни с какими доводами лакеев и служанок. «Ко мне это относиться не может», — коротко бросила она.
С порога мадам объявила, что пришла проститься, поскольку «Мы с супругом зачислены в сопроводители».
«Как не похвастать!» — подумала я и довольно прохладно поздравила ее с достижением желаемого.
Но тут же поняла, что недооценила нашу мадам Сплетню. Варвара Аристарховна явилась не только похвастать.
— Нас с мужем в жестокую тревогу привела ваша болезнь, тем более, — здесь и без того недобрые ее глазки засверкали злыми точечками, — тем более, нам известно, что вы холеры не боитесь… — Варвара Аристарховна приостановилась и после небольшой паузы добавила: — Весьма храбро и далеко плаваете.
Каким путем могла она узнать? Краска бросилась мне в лицо. Второй раз госпожа Толстопятова наносит мне чувствительный укол. Но сегодня я, кажется, не потерялась.
— Не боюсь холеры, — возразила я. — Боюсь язвы сибирской.
