Старик, бранясь, говорит: «Меня не тронь! Я один и их пять» (хотя вдалеке видна одна старуха). Старик покричит, передохнет и снова, захлебываясь матом, крутит палкой: «Меня не тронь! Я один и их пять…»
Молодой в шляпе тоже ругается. Наконец он вытащил велосипед из лужи. Поехал. А потом повернул и – к старику. Сейчас будет драка – с замиранием сердца подумал я.
Нет. Парень проехал по луже, качаясь. Но все-таки лужу одолел. Пьяный, говорит Сергей, в первый раз лужу не переехал.
Молодой в шляпе и старик опять вступили в перебранку.
Идем с Сергеем дальше. Строится дом. Стены уже есть – крыши нет. Из дома доносятся громкие звуки патефона. Я мельком заглянул за стены дома – какая-либо обстановка отсутствует. Патефон, вероятно, стоит прямо на полу.
Всюду строятся. Застройщикам выделяют по 12 соток.
…Возвращаемся с отцом из Поповки. Глядя в окно, узнаю очертания уже заросших травой окопов, блиндажей. Охватывает воспоминание о войне. Вот развалины печи. Высоко в небо устремилась изрешеченная пулями кирпичная труба. Это первая труба, увиденная мною сегодня. И неспроста ее не снесли! Сперва я не поверил своим глазам. Но нет, это так: вокруг кресты, 6–8 крестов и звезды на них – кладбище. И следы пуль на еще белой в некоторых местах печи. Герои… Братская могила. Вокруг – места, где они отчаянно защищались. Тяжелое, грустное, грозное чувство сжало сердце, и вдруг затрепетало оно, вдруг поднялось необыкновенной силы возмущение. О, как я ненавидел в ту минуту всех немцев! Даже Гейне, даже Вильгельма Пика, всех, всех немцев, всю нацию, этих гадких людей, которые пришли на чужую землю, незваные, непрошенные и убивали людей, моих, родных, русских. Они пришли на чужую землю!.. Только сейчас я всем сердцем и телом понял, что такое освободительная война, что значит смерть на своей земле, что под этими крестами, в могилах этих мои, русские люди, и я, ими защищенный, их брат, тоже русский. Герои… А гадов-немцев всех, всех надо убить! Это был неистовый гнев – и одновременно радость за наших людей!
Еду в трамвае. А кругом возводятся все новые и новые здания. Это в нашем, нецентральном районе. Стройка кипит, и почему-то представляешь, какими будут эти здания, когда на них посыпятся бомбы.
27‐е, пятница. Сегодня, как обычно, был в Палевском саду.
Пришла шумная ватага ребят. Стали играть в футбол. С криками, ругательствами. Все отчаянно матерились, так что босоногая девка, что работала с тележкой вдали по уборке сада (там много курносых девок работает сейчас), не выдержала, крикнула: «Эй, вы! Перестаньте ругаться, а то я вас из сада повышвыриваю». Куда там!
Сперва на душе у меня стало горько за наше матерящееся будущее. Потом подумалось: повзрослеют – перестанут матюжничать. Да нет, не перестанут. Впрочем, матюг – не главное в них, это от их отцов, и еще не одно, не два поколения сменятся, пока искоренится мат.
Это были, кажется, ремесленники. Сколько характеров! Один выделялся среди всех. Матюгался на всех, играл лучше всех и никому не пасовал. На него почти все злы: «Жила, жила!» Но большего допустить по отношению к нему не смеют. Он даже поддал одному пацану под зад и выгнал из игры: «Ты что глотничаешь23!» Против него были настроены, пожалуй, все, и были они сильнее его физически. Да слабже характером.
Интересны такие люди, задиры. Интересна их судьба в коллективе – держится такой задира силой, храбростью, но в конце концов доводит ребят до озлобления, и те когда-нибудь изобьют его. Если найдется в коллективе настоящий герой, он первым выступит против задиры и поведет за собой остальных, уже давно готовых последовать за ним.
Вот другой характер. Задира поспорил с одним из пареньков: была или не была рука. Подбежал третий (кажется, он ни разу не матюгнулся) и заговорил быстро-быстро: пускай будет рука, т. е. пускай бьют 11‐метровый штрафной удар, если они выиграют, то нечестно, а мы будем честно играть.
Еще о задире. Как ругается! Сколько фантазии, смекалки! Художественная ругань. У задиры звонкий голос. Говорит скороговоркой, как бабы ругаются. Он и смеется хорошо: согнется, руку под живот (правую) и зальется звонким смехом, немножко, может, неестественным, – уж больно шибко смеется.
