Но случалось, когда никто за ними не наблюдал, Ксан опускал голову на колени Каре, позволяя ей ерошить себе волосы. Эта общая привычка приматов со времен плейстоцена лежала глубже и опознавалась легче, чем принадлежность к человеческому роду. Или Кара вдруг отвечала на какой-то вопрос Элви шуткой и застенчиво улыбалась, если ей удавалось рассмешить собеседницу. Иногда Элви не сомневалась, что видит непостижимые создания техники чужаков. Иногда ей делалось ясно, что Кортасар отказался видеть в них людей, чтобы можно было посадить детей в клетку и подвергать опытам. Элви не могла решить, привязалась она к ним или до дури их боится. Проходят ли они тест Тьюринга – или она его завалила.
Однако ее заинтересовало, что Дуарте после всех усилий Кортасара не получил доступа к библиотеке и что странные отключения сознания не сломали Кару и Ксана, как сломали Дуарте. Где-то тут крылась подсказка, ключ. Все данные у нее были. Осталось только расположить их в правильном порядке, и картинка сложилась бы. Элви это чувствовала.
Снова загудел ее терминал. На этот раз пришло сообщение. Ее ждала машина. Элви опаздывала на совещание. Невнятно выругавшись, она принялась разгибать колени.
– Мне пора идти.
– Когда вернетесь, вы застанете нас здесь, – сказала Кара, и Ксан с небольшой задержкой рассмеялся. Элви тоже улыбнулась. Глупо было делать вид, будто она заглянула на обед к друзьям и вот уходит раньше времени, но она держалась именно так. Случалось ей делать глупости.
Опираясь на трость, она побрела через лабораторные помещения на улицу, на свежий воздух. Нога болела. Регенерация, даже такая простенькая, шла медленно. Плохо. У Фаиза ступня уже была на месте, только кожа бледнее и мягче прежней, и после долгой ходьбы мышцы сводила судорога. Он отрастил новые кости, сухожилия и нервы, а она все ходила с клюкой.
Она понимала, что разница в уровне стресса. Фаиз в ее нынешней жизни был немногим больше, чем украшением. Он спал у себя, ел в столовой здания, встречался с кем хотел в саду, или читал, или смотрел старые записи развлекательных программ. Восстанавливался. Элви тонула в отчетах Кортасара – это если не осматривала Дуарте, и не пыталась уберечь Терезу от гибели во имя научного любопытства, и не разбирала свои заметки по «Соколу». Она почти не спала, а если засыпала, каждый раз ждала, какой кошмар выпадет ей этой ночью.
Должен был наступить момент, когда она не выдержит. Когда не удастся выбросить из головы (подумаю об этом позже) Сагали без куска затылка. Когда она сломается. Но пока этот момент еще не настал, так что не стоило о нем и думать. Она отчетливо сознавала, что действует по схеме, которую Фаиз именовал: «На фиг все, что происходит не сейчас».
Хуже того, она приближалась к стадии, когда нагрузка начинала радовать. Большего стресса она никогда в жизни не испытывала, не считая разве что давних событий на Илосе. Когда все ослепли, и по земле ползали покрытые нейротоксинами слизни, и оживали артефакты чужаков, а люди убивали друг друга по политическим соображениям и ради личной гордыни. Тогда все решал ее талант и острота ума. И теперь тоже. И что-то в ней наслаждалось этим, как конфеткой. Вряд ли это была здоровая часть ее души.
Ожидавший водитель раскрыл зонт, чтобы защитить ее от легкого, моросящего дождя. Но не заговаривал с ней. Сев в машину, Элви наклонилась к нему:
– Сообщите Трехо, что я еду.
– Уже сообщил, доктор, – ответил водитель.
«Что за странная страсть к шоферам?» – рассуждала Элви по дороге. Проще было прислать машину, которая забрала бы ее и доставила на место без участия человека. Работник, обязанности которого сводились к тому, чтобы проявлять к ней почтение, был, строго говоря, помехой. Требовал дополнительного времени на осмысление. Как эта пауза перед реакцией детей. «Нет ли тут сходства с заиканием?» – задумалась она. Надо будет об этом почитать. Может, обнаружится что-то полезное.
Здание государственного совета окутывал туман. Обогреватель машины не справлялся с веющим от окна холодом. Начало зимы на Лаконии – во всяком случае, в этой части Лаконии, – видимо, подразумевало промозглые дни и морозные ночи. Туман сразу после заката садился на все слоем льда. Местные деревья втянули листья. Импортированные породы распрощались с отмершими хлоропластами и теперь сбрасывали красные, желтые и бурые останки.
