Наоми на своем веку повидала не один исторический перелом. Она родилась в мире, где Земля с Марсом поддерживали союз, чтобы не давать разогнуть спину астерам, таким как она. Идею внеземной жизни относили к зыбким научным гипотезам и использовали в триллерах. Некоторые перемены происходили так постепенно, что их запросто можно было проглядеть. Превращение астеров из угнетенного класса в де-факто правящую партию под именем Союза перевозчиков растянулось на десятилетия. И восстановление Ганимеда после катастрофы тоже. Другие были внезапными или казались такими. Полет Эроса. Открытие врат. Космическая бомбардировка Земли. Возвращение Лаконии.
Внезапные перемены при всем их различии подчинялись одному правилу. Они – независимо от их характера – повергали человечество в подобие шока. Не только Наоми и близких ей людей – все огромные и разнообразные людские племена. Так, наверное, смолкали все приматы африканской саванны, заслышав львиный рык. Все жизненные правила вдруг подвергались сомнению. Внутренние планеты всегда были мне врагами, а теперь? Дальние окраины Солнечной системы – предел для человечества или нам можно уйти еще дальше? Земля вечна – или нет?
Наоми не любила этого чувства, но признавала его. И, больше того, понимала его силу. В такие моменты открываются новые возможности. Они могут привести к новым союзам, новому сочувствию, новому, расширенному ощущению общности единого человеческого племени. Или на десятилетия отравить человеческое сознание и призвать древнюю войну на новые кровавые поля сражений.
Оберон затаил дыхание, ожидая появления хищника. Она видела это во внутрисистемных новостях, которые стали теперь единственными. И в широко открытых глазах лаконского губернатора. И, нельзя было не признать, – в собственном сердце.
«Тайфун» был несокрушимым символом превосходства Лаконии. После его победного марша по системе Сол лаконские законы стали данностью. И не только потому, что Лакония изобрела способ защитить пространство кольца от внезапной атаки из любого кольца или всех сразу, хотя и поэтому тоже. Дело было в сознании, что «Тайфун» в медленной зоне – это «Тайфун» на полпути к каждому дому. И если он начнет движение, ничто, кроме прихоти империи, его не остановит.
А теперь его не стало.
Станция Медина с самого начала воспринималась как неотъемлемая часть пространства колец. Она была первым кораблем, прошедшим сквозь врата Сол, и заняла свое место до открытия других врат. Медина была самым дальним торговым форпостом в завоевании новых земель, а потом торговым центром для всех колоний. Религиозный корабль поколений, превратившийся в боевой корабль АВП, обладал сложной и богатой историей, как и жившие на нем люди. Медина была непременной составляющей движения человечества за кольца, постоянной и неизменной, как сами кольца.
И ее тоже не стало.
Было бы проще, если бы не стало или того или другого. Но с тех пор, как нечто смахнуло с доски и молот, занесенный над каждой головой, и самое давнее свидетельство человеческого присутствия во вратах, душа Наоми разрывалась надвое. Она одновременно ликовала и плакала. А под всем этим крылась глубинная тревога, шедшая от сознания, что «привычное» – еще не значит «понятное».
– Ты яичницу какую ешь? – спросила Чава.
Наоми, склонившаяся над столиком-стойкой, протерла сонные глаза.
– Обычно синтетическую и из носика.
– Тогда… болтунью?
– Прекрасно.
Комнаты Чавы располагались в шикарной части станции – если здесь имелись не шикарные части. Оберон был еще не так стар, чтобы обзавестись записанной в костях историей. Жесткая индустриальная белизна кухни оставалась точно такой, как ее задумал дизайнер. Папоротники в гидропонных вазах, с выступающими белыми корнями и зеленью перьев, были установлены в наилучшие позиции для фотографий. Окна, выходившие в общественное пространство тремя уровнями ниже – как в земной городской квартирке, только чище, – производили задуманный эффект. Через поколение-другое-четвертое все здесь приобретет свой стиль и характер, но пока этого нет и в помине.
