Так обучал псалмопевец Давид. Так оно и есть.
Отец Михаил отступил перед домоганиями воеводы — пусть идёт в лес.
И вдруг этот странный вестун.
— К тебе, отче, — неуверенным голосом молвил Наслав. — Прибежал из леса.
У отца Михаила взвились густые чёрные брови.
— С чем же приехал, сын?
Голос вкрадчиво-спокойный, а глаза — стерегут каждое движение.
— Спасай, отче, людей... Волхвы! Кровь людскую хотят пролить на требище Перуновом. Спаси! — Наслав вдруг упал на колени.
Отец Михаил сразу всё понял. Быстро перекрестился. Прошептал испуганно:
— Кто пошёл против жизни — да заплатит жизнью...
— Но, отче... ты учил, что Бог наш Христос — милостивый. Люди низкие — жестокие из-за слепоты своей. Просвети их... Помилуй!..
— Конечно же... Люди невиновны в пролитии крови. Виноваты волхвы. Молись, сын мой, о прощении людских грехов — и тебе воздастся. А я скажу воеводе Яну. Ты поведёшь его дружину к табору. Это далеко?
— Нет, в Боярском лесу. У озера.
— Пойдём, расскажешь воеводе сам.
— Отче благой, попроси воеводу, чтобы никого не наказывал. Попроси!
— Хорошо... — пробормотал отец Михаил. Он шагал так стремительно и быстро, что Наслав едва успевал за ним.
Воевода Ян Вышатич пировал со своими воями. Отец Михаил велел отроку позвать воеводу сейчас же.
Наконец Наслав мог рассмотреть вблизи знаменитого Яна. Знаменитого подвигами своих предков.
Роста невысокого, мелок в кости, узкогруд. Отпрыск славных воевод княжьих не вызывал у него доверия. Разве способен что-то сделать этот воевода? Слишком мелок, мелок во всём. Совершенно не проявлялась в нём сила его былинного предка Добрыни, даже правнука его, знаменитого книжника новгородского — Остромира, от которого были Вышата и его сыновья Вышатичи — Ян и Путята[54].
Отец Михаил учтиво склонился перед воеводой.
— Бог просветил нас. Беги с дружиной своею к Боярскому лесу. Спаси людей от волхвов. Пусть меч твой сеет христианскую веру, воевода! Послужи Господу-вседержителю и вместе с тем — князю нашему.
Ян придирчиво рассматривал отца Михаила, потом незнакомца, переминавшегося за спиной священника.
— Знаешь, где волхвы? — уколол глазами Наслава.
— Знаю, — печально вздохнул Наслав. — Здесь только Сновид да жёны с малыми детьми. А тех... иных... не ведаю...
— Найду и тех, — твёрдо пристукнул Ян пятками своих мягких сапог. — Всех на осине подвешу! — угрожающе взмахнул небольшим кулачком и потом решительно рассёк ладонью воздух. Снова крутнулся на пятках, крикнул отроку: — Зови дружину!
Наслав оттолкнул рукой отца Михаила.
— Воевода, обещай дать всем прощенье! Обещай, воевода! — горячо заговорил он. — Те люди ведь ни в чём не повинны!
Михаил шевельнул густыми бровями и обратился к Яну:
— Бог прощал и людям велел...
— Коли Бог, то и я. Прощу! — блеснул тот косоглазо в сторону священника и дробно засмеялся.
Поляна потонула в лесном мраке. Только слышалось бессильное причитание старой Претичихи и моленье Сновида. Люди стояли вокруг Перунова дуба, под которым пылал огромный костёр. Пламя поднималось над головами, трещало и вверху рассыпалось снопами искр. Огонь-огневище Перунов...
— Перуне-господине! Пошли к нам своих зорких лучников, с очами пылающими, с истоками кипящими! — Сновид говорил негромко, вытянув руки к пламени. Но каждое слово его жгло расплавленной смолой сердце Наслава. — Даём тебе в дар белое тело, честную душу невесты твоей благолепной, её очи светлые-пресветлые, её перси — тугие-невинные. Кабы нас ты защитил от печали-тоски, кабы стрелами своими сразил врагов наших... А коль узришь нашу неискренность, коль души наши запутались в сетях обмана и лжи — испепели нас с родом нашим, разверзи под нами Пековые недра, и пусть вечно наши кости горят в огне живом...
Издали Наславу не видать, где стоит Гаина. Знал, что стоит там, у костра. Стоит, наверное, привязанная к стволу дуба, уже мёртвая душой, хотя и живая ещё телом.
Воевода Ян, воеводушка! Что же ты выжидаешь-высматриваешь за кустами? Налети вихрем, выхвати её, ещё живую и тёплую!..
Нетерпеливо волнуется под Наславом конь. Колотится, готовое выскочить из груди, сердце...
