Потом шла речь об Ольховке, о Староверове, о кормах, о красноборской лесопилке, о новых заказах на пиловочник, полученных от заводов, выбирали день, когда двинуть рабочую силу на ольховский ставеж; о кузнецах, приходивших к Вершинину за прибавкой.
— Позовите Вершинина! — крикнул Бережнов в соседнюю комнату. Через минуту лесовод явился. — Послезавтра получим деньги — зарплата и прочее. Планируйте точнее, и без моего разрешения никому никаких прибавок не обещать. Прибавка — не выход из положения… Никодим вон даже водки требует!..
— Я знаю. Это случилось по моей оплошности, — ответил лесовод, потупив взгляд. Нелегко далось ему даже это признание, как приметил Бережнов.
Некоторое время все трое молчали.
Угадывая, что позвали сюда не ради напоминания о деньгах, Вершинин опустился на диван, выжидая. Неприятное чувство досады и какой-то раздвоенности он носил в себе с того дня, как были на охоте, а невозможность устраниться от дальнейших объяснений усугубляла тревогу. Метнув взгляд на Горбатова, он понял, что именно сейчас начнется неминуемый разговор. И начал сам:
— Авдей Степанович… вы что-то хотите сказать мне?
Но вместо Бережнова ответил Горбатов:
— Нынче надо поговорить… о ваших теориях. Рукопись читали мы оба. — Он сел на место, соседнее с директором, и Вершинин очутился напротив них. — У вас там перечислены «киты», на которых держится мир. Моя хата с краю. Не упускай, что в руки плывет. Падающего толкни и займи его место, если оно понадобится. Каждый американец может сделаться Фордом, и так далее.
— Этого у меня нет, — не совсем понял Вершинин. — А во-вторых, все это слишком элементарно.
— Ну как нет? Есть. Они самые. И еще много такого же. Это всё очень старые киты. Им плавать только в капиталистическом море…
Дверь в кабинет отворилась, на пороге остановился бухгалтер с папкой бумаг.
— Подождите, нельзя, — запретил директор, и дверь плотно закрылась. Вершинин оторопел.
— Суть не в том, что старая это теория или нет, — сказал он, — а в том, что она… имеет многовековую живучесть — по ней жили и живут миллионы… Она вовсе не является моим открытием.
— Возможно, — согласился Горбатов лишь затем, чтобы тут же досказать свою мысль. — Но вы там позабыли еще одного кита, знакомого нам: Параню Подсосову!.. Она — живое воплощение вашей системы; она практик, а вы ее философ, теоретик.
Наступила большая пауза. Вершинин долго катал папиросу между пальцами, потом закурил. Густые клубы дыма обволакивали его крупное белое лицо с залышенным лбом, серые глаза казались воспаленными.
— Ну, ну, кромсай живое тело, — только и нашелся сказать лесовод.
— В том-то и суть, что не живое, — вмешался Бережнов. — Что ж тут неверного в оценке?.. Ваша теория в своем логическом развитии действительно ведет и к Паране. Подкладывает под ее практику теоретическую базу… Но дело вовсе не в этом…
— Нельзя упрощать, нельзя доходить до примитивов, — мирным тоном возразил Вершинин.
— И не надо, — поддержал Бережнов, посмотрев лесоводу в лицо. — Я тоже против примитивов… Да и что мы будем тут ссылаться на старую безграмотную женщину?.. Подумайте только: она всю жизнь прожила в нужде — голод, бесправие, одиночество… Ведь ее сшибли с ног, отняли всё, а саму затоптали в грязь!.. Исковеркали душу!.. А кто?.. Много их было: то были «киты» настоящие — сильные, жестокие, жадные, лицемерные и вооруженные до зубов: самодержавие, капитализм, церковь, полиция, быт — наконец, вся система сверху донизу!.. Вот чьи когти вылезают из вашей, Петр Николаевич, теории!..
Вершинину стало не по себе, но было невозможно пока возражать директору, который прервал речь лишь потому, что его душил кашель:
— И были у них (и теперь есть, и немало!) свои «апостолы», идеологи, философы, адвокаты — все эти штирнеры, канты, мальтусы, бертсоны, максы нордау, продажные богословы в рясах разного покроя. Все они — человеконенавистники по своей сущности!.. Петр Николаевич, они давно жили, давно умерли, но до сих пор отравляют сознание многим… Извините меня за откровенность, но я скажу: их теории гораздо глубже вашей, глубже, потому что вы лишь доморощенный философ, отщепенец, сторонник вульгарного материализма, ревизионист-подражатель. Недостроенное здание мира вы потихоньку, тайком подгоняете под чужие образцы. Вам было бы полезно побывать… Впрочем, вот что, — по-видимому, передумал Бережнов, — лучше всего загляните в себя трезво, критически… Я понимаю цену умственных затрат, но все-таки советую: выкиньте из головы эту «теорию», иначе совсем запутаетесь… Нехорошо получится, прежде всего для вас… Что, вы обижены? оскорблены? — спросил Бережнов с удивлением, но и сам сердился на себя за горячность и на этот одолевающий его кашель. — Напрасно обижаетесь, напрасно… Тогда я скажу попросту: я — директор, вы инженер-лесовод, беспартийный, но оба обязаны для родины делать одно, общее дело… Давайте подойдем к вопросу с другой стороны — практически, подсчитаем, взвесим, подведем итоги… Начнем с самых главных, известных величин: народ и партия… Сколько трудов, сил положили они, сколько пролили собственной крови, чтобы опрокинуть самодержавие, вырвать с корнем капитализм, разбить интервентов?.. Сколько лет, в каких битвах рождался новый мир!.. Четырнадцать государств — одновременно — ходило в поход против молодой республики!.. А у нас хлеба мало, оружия мало, армия-то только-только нарождалась… Ну какой воин из пастуха?.. А я всю гражданскую прошел — и на коне, и в пешем строю… Вот эта рука — видите?.. — саблю держала, винтовку — четыре года… И сабля была иной раз в крови!.. Со мной вместе и жена была, два года воевали рядом… в конце февраля, во время одной атаки убили ее. На Дону под Белым Хутором похоронил я ее… А сам еще два года пробыл в огненном пекле, но уцелел… а Тани в живых-то нет!..
