Еще вчера вечером они с дядей Витей — дядя Витя брат Санькиной матери — приплыли сюда на покос. А какому мальчишке в девять лет поплавать на лодке не удовольствие? Но они-то ведь не просто плавали, не катались — по делу направлялись, и когда встретили на реке лодку с удившими рыбу мальчишками, Санька смотрел на них свысока. Он ведь не то что они, он ведь, считай, на работе находится.
А здесь, уже на месте, дед разрешил Саньке вместе с собой переплыть на тот берег, под обрыв, а там дал даже подержать ведро, пока сам он засовывал руку в глубокие, по самый локоть, а то и глубже, норы и вытаскивал оттуда раков. Способ ловли оказался прост, только не для мальчишки он, Санька в этом тут же убедился. Рак хватает за палец, вот и вытаскиваешь его. Пробовал Санька — первая нора пустой оказалась, хотя и очень уж глубокой, с головой в воду пришлось нырнуть, во второй же рак так хватанул за палец, что Санька в испуге рывком вытащил руку из воды, словно боялся палец в норе оставить. Рак, конечно, сорвался и отлетел далеко, а сам Санька на упущенную добычу даже не посмотрел, больно ему было. А вот деду не больно. Да ведь он взрослый. Взрослые умеют терпеть боль.
Ловил дед раков и складывал Саньке в ведро. А когда назад поплыли, сам ведро взял. Санька с ним плавать не умел. Но все же он был очень благодарен деду, что не на лодке они реку переплывали, а так. На лодке не интересно было бы. А тут есть о чем вспомнить, есть о чем потом рассказать.
— А че здеся плыть-то… — усмехнулся дед в ответ на простодушный Санькин восторг. — Ты уж не малой какой, и в два раза речушка ширше будь — переплывешь…
Санька был на верху блаженства. И еще он думал о том, что мать, которая, в основном, и занимается его воспитанием дома, такое бы не разрешила, и вот так бы, как дед, не похвалила. И палец, который рак своей клешней зацепил, она бы уж обязательно перевязала, хотя на нем и царапины нет. А дед вот на палец и не посмотрел.
Потом они варили раков и ели их. И это тоже было Саньке приятно, потому что он сам работал, ведро держал, помогал, значит, деду. А тобой заработанное «завсегда скуснее», как говорит бабушка.
А вот мать ни за что не разрешила бы раков есть. Она бы сказала, что они грязные, сказала бы, что и вода в реке грязная, что пить ее нельзя, что варить в ней ничего нельзя. А они вскипятили в котелке чай с мелкими земляничными листьями и ягодками и пили. И чай показался Саньке вкусным, куда вкуснее того, что дома мать заваривает. Один дух травяной чего стоит…
И радовался Санька, когда, обжигая губы, отхлебывал осторожными глотками из старой, с оббитым дном эмалированной кружки этот чай, потому что знал, что никто из его товарищей по двору в городе никогда такой чай не пробовал да и вообще мало кому доводилось время вот так на берегу реки в шалаше проводить. И от этого Санька чувствовал себя равным с товарищами. А он очень хотел быть с ними равным, хотя мать часто этому мешала — раньше всех загоняла его домой вечером, не отпускала со всеми мальчишками на пляж или на стадион.
Санька вообще удивился, как мать решилась отпустить его в деревню. И она не отпустила бы, не помоги дед. Это он уговорил, обещал парня парным молоком отпаивать, чтобы здоровел, поправлялся.
— А то че эт за мужик такой растет — кожа да кости. Срам один. Ни силов, ничего…
Но парное молоко Саньке не понравилось, и дед с бабкой не заставляли его пить. А вот кожа у Саньки на солнце порозовела в первые же дни и начала облазить крупными лохмотьями, но дед на это внимания не обращал, и, глядя на деда, по-мужски махал рукой на такие мелочи жизни сам Санька. А мать бы от такого с ума сошла, всего бы с головы до ног своими мазями измазюкала. И от пренебрежения ко всем лекарствам и болезням Санька чувствовал себя взрослее и сильнее, закаленнее. И опять он думал о том, что становится на равную ногу с товарищами по двору.
Нет, что ни говори, а с дедом жить хорошо, гораздо лучше, гораздо взрослее и веселее чувствуешь себя здесь. Дома, под присмотром матери, он наверняка уже чем-нибудь заболел бы, а тут и болезни не пристают.
