Тогда не прав был Тимофей. А в чем сейчас его неправота? Почему он чувствует себя виноватым? Почему вина гонит его преследовать медведя-шатуна? Не гонит же она Володю…
Он говорил себе, что не знает, не понимает. Хитрил сам с собой, как хитрил раньше во время разговора с инспектором. Ведь признать то, что очевидно, это значит сказать себе, что и вся предыдущая жизнь его была неправильной. Это значило бы, что инспектор окончательно победил его. Не поймал с поличным, чтобы отдать под суд, как того требует закон о преследовании частных торговцев пушниной или просто браконьеров, нет, это была бы только временная и не совсем прочная победа, победа, за которой могло хоть на следующее утро после уплаты штрафа последовать поражение. И инспектор отлично понимал это. Сейчас же Шумилкин отказался признать себя победителем. И этим он не только победил, но и убедил Тимофея.
И сам Тимофей почти готов был признать это.
Он отдыхал долго. Костер разводить не стал, не стал разогревать себе обед, только слегка закусил вареным мясом. От тяжелого обеда, знал Тимофей, идти будет ой как нелегко.
А когда он пошел, снова прокладывая тропу в снежной целине, то с радостью обнаружил, что силы почти восстановились. Не сразу, но очень скоро он втянулся в дорогу и уже не чувствовал той усталости, что была перед обедом. Он не знал, насколько хватит теперь сил, но радовался, что усталость не мешала ему передвигать тяжелые лыжи.
Он сейчас хотел казаться себе таким, хотел быть сильнее и оттого уже чувствовал силу. Поэтому зашагал быстрее, почти побежал.
Здесь, на реке, бежать стало возможно. Ветер не задерживает на льду большие залежи снега, сдувает сугробы к берегам, оставляя только тонкий слой, слежалый и прочный. Лыжи легко скользят, не надо поднимать ноги, переступать, и Тимофей радовался, что выбрал этот путь.
Еще поворот реки, еще поворот… А следа все нет.
«Если и дальше не будет, — подумал Тимофей, — вернусь назад, пойду сначала, от ложбины».
Он не говорил себе конкретно, на сколько может растянуться это «дальше», но возвращаться ему не хотелось, возвращаться — значило бы оттянуть момент встречи со зверем, а он хотел, чтобы эта встреча произошла как можно скорее.
Медведь мог задержаться у небольшого болота на левом берегу, там есть немного клюквы. Промерзшая ягода послужит ему хоть скудным, но все же кормом. Думая так, Тимофей продолжал путь. И у следующего поворота реки увидел наконец долгожданный след. Увидел, подойдя поближе, что след свежий, не вчерашний. Медведь здесь уже не бежал. Видно, он и правда пасся на болотине. Но скудность пищи прогнала его искать что-то другое.
Новый след показывал, что медведь почти крался, приподнимался при каждом шаге на отросших за зиму когтях трех здоровых лап и берег правую заднюю, ту, в которую попал около берлоги Тимофей. Видно, рана не заживает, беспокоит его.
К кому он подкрадывался? Увидел на противоположном берегу добычу, дичь? Лося? Козла? Нет. Медведь не настолько глуп, чтобы идти по открытому месту, по льду реки к добыче. Он хорошо знает, что не догнать ему ни лося, ни козла, и он хорошо умеет прятаться — обошел бы это место где-нибудь за километр. Но — нет. Дичи не было. Медведь — такое животное, почти слепой. Он не увидел бы добычу с противоположного берега. Шел по запаху? Может. Сейчас это подветренная сторона. С утра ветер, кажется, не менялся сильно. Что-то учуять зверь мог. Нюх у него что надо! Но с такого-то расстояния… Это что-то или кто-то сильный должен иметь запах, чтобы его можно было учуять с противоположного берега.
Дым! Догадался Тимофей и сам испугался своей догадки. Ведь совсем недалеко отсюда избушка Тарзанихи.
Никогда еще, казалось, не ходил Тимофей так быстро. Он бежал, летел, обгоняя свое же собственное желание двигаться быстрее, но все же корил себя, ему казалось, что все равно движется медленно, непростительно медленно. Кто-то другой мог двигаться так. Другому это можно бы было простить. Но ему — нет.
Он не чувствовал сбивов дыхания. Он задыхался от боязни опоздать. Как помогла бы ему сейчас та штука, которой Тарзаниха поила Володю, как помогла бы идти быстрее. Он приближался к этому пойлу с каждым шагом, но знал, что, может, и доведется, выпить его, когда уже будет поздно, когда оно уже будет не нужно.
