– Но я не хочу, чтобы Саванна меня ненавидела! – возразила я.
– Почему тебя так волнует, что думает Саванна? – спросила Ксимена.
– А тебя разве не волнует, что она думает? – парировала я. – Если начистоту, ты рядом с ней тоже ведешь себя по-другому.
– Это правда. – Джун сняла с Ксимены очки и начала протирать их своей пижамой.
– Когда ты с ней, ты гораздо противнее, – сказала я.
Ксимена накручивала прядь волос на палец.
– В средней школе все немного противные, разве нет?
– Нет! – воскликнула Джун, надевая очки обратно на Ксимену.
– Хотя бы чуточку? – приподняла бровь Ксимена.
– Нет, – повторила Джун, поправляя ей очки. – Никто не должен быть противным. Никогда.
Она отодвинулась, чтобы посмотреть, ровно ли сидят очки.
– Это ты так думаешь, потому что ты святая, – поддразнила ее Ксимена.
– Ох ты боже мой! Перестань меня так назвать! – Джун, смеясь, кинула в Ксимену подушку.
– Джун Доусон, ты осмелилась бросить в меня моей любимой подушкой из пуха европейского гуся упругостью 800 единиц? – Ксимена медленно встала. Она взяла собственную супермягкую подушку и подняла ее над головой.
– Это вызов? – Джун тоже встала и закрылась своей подушкой как щитом.
Я вскочила на ноги, высоко подняв подушку, и воскликнула:
– Подушечный бой!
– Тсс! – Ксимена прижала палец к губам, напоминая мне про тишину.
– Безмолвный подушечный бой! – громко прошептала я.
Долгую секунду мы смотрели друг на друга, выжидая, кто нанесет первый удар, а потом ринулись в бой. Ксимена обрушила подушку на Джун, та ответила ударом снизу, я сразила Ксимену ударом сбоку. Она встала и бросила в меня подушку слева, но тут Джун развернулась и нахлобучила на нас обеих подушку сверху. Через секунду мы уже бросались друг в друга не только подушками, но и мягкими игрушками с кровати Ксимены, полотенцами и нашей одеждой. И несмотря на то, что мы старались не шуметь, а может, и благодаря этому – потому что нет ничего смешнее, чем стараться не смеяться, когда хочется, – это был лучший подушечный бой в моей жизни!
Мы могли бы продолжать бесконечно, но тут кто-то из нас трубно пукнул. Мы застыли, глядя друг на друга с широко раскрытыми глазами, но никто не хотел признаваться, кто это был, и мы расхохотались.
Минуту спустя мама Ксимены уже раздраженно постучала в дверь. Было далеко за полночь.
Мы пообещали ей больше не шуметь и ложиться спать.
Мы тяжело дышали от смеха. У меня даже живот болел.
Мы долго копались, расправляя спальники и раскладывая по местам плюшевые игрушки. Сложили одежду и убрали полотенца в шкаф. Разгладили подушки, забрались в спальники, застегнули их и пожелали друг другу спокойной ночи. Я думала, что сразу же усну, но у меня случился приступ хихиканья, и Джун с Ксименой тоже не выдержали. Мы пытались утихомириться и закрывали друг другу рот руками.
Наконец, когда приступ хихиканья прошел и все стихло, Ксимена стала напевать в темноте. Она пела так тихо, что я не сразу узнала мелодию:
Нет, нет, нет нет нет, нет, нет.
Потом Джун подхватила:
Нет, нет, нет нет нет, нет, нет.
Я в конце концов поняла, что это за песня, и запела:
Нет, нет, нет нет нет, нет, нет!
И потом мы вместе запели шепотом:
Никто не может танцевать бугалу
Как я могу…
Никто не может кататься на роликах
Как я могу…
Никто не может танцевать бугалу
Как я могу…
Мы лежали на спине рядышком, пели и синхронно повторяли движения руками над головами. Мы так всю песню пропели – тихо-тихо, словно на молитве в церкви.