— Я вам помогу.
— Я готов к худшему.
— Двадцать четыре года назад, с наступлением литературной менопаузы, вы оставили неоконченный роман. Почему?
— Я говорил это одному из ваших коллег. Всякий уважающий себя писатель должен оставить хотя бы один неоконченный роман, иначе он не тянет на классика.
— И много вы знаете писателей, которые публиковали бы неоконченные романы при жизни?
— Ни одного не знаю. Я просто оказался хитрее всех: пожинаю при жизни лавры, которые всем прочим достаются лишь посмертно. У начинающего писателя неоконченный роман выглядит оплошностью, юношеской слабостью пера; но у великого писателя, признанного классика неоконченный роман — это высший изыск. Знаете, «прерванный полет гения», «духовный кризис титана», «бремя неизреченного», «перфекционизм Малларме» — одним словом, это себя оправдывает.
— Господин Тах, вы, кажется, не поняли вопроса. Мне неинтересно, почему вы оставили неоконченный роман, — я спрашиваю, почему вы оставили этот роман неоконченным.
— Ну, в процессе его написания я вдруг вспомнил, что еще не сваял неоконченного романа для укрепления моей славы, опустил глаза на лежащую передо мной рукопись и подумал: «Почему бы не этот?» После чего отложил перо и больше не добавил ни строчки.
— Не надейтесь, что я вам поверю.
— Отчего же?
— «Отложил перо и больше не добавил ни строчки», говорите вы? Скажите лучше: «Отложил перо и больше никогда не написал ни строчки». Не странно ли, что после этого пресловутого неоконченного романа вы бросили писать окончательно и бесповоротно, — вы, писавший ежедневно целых тридцать шесть лет?
— Должен же я был когда-то остановиться.
— Но почему именно тогда?
— Не ищите скрытого смысла в таком банальном явлении, как старость. Мне было без малого шестьдесят, и я ушел на покой. Что может быть естественнее?
— Отложили перо, и больше ни строчки — неужели вы состарились в одночасье?
— А что такого? Вы думаете, стареют каждый день? Можно прожить десять, двадцать лет, не старея, а потом вдруг, без особой на то причины, состариться на эти двадцать лет за пару часов. С вами тоже так будет, вот увидите. Посмотритесь однажды вечером в зеркало и подумаете: «Боже мой, с утра я постарела лет на десять!»
— Без причины? В самом деле?
— Без какой-либо иной причины, кроме неумолимого времени.
— Легко валить все на время, господин Тах. А вы ведь ему помогли, я бы даже сказала, обеими руками.
— Рука, вместилище наслаждения писателя.
— Руки, вместилище наслаждения душителя.
— И в самом деле, приятнейшая штука — удушение.
— Для того, кто душит, или для того, кого душат?
— Увы, мне знакомы ощущения только одной из сторон.
— Ничего, у вас все впереди.
— Что вы хотите этим сказать?
— Сама не знаю. Вы меня совсем заморочили. Расскажите мне об этой книге, господин Тах.
— Ну уж нет, мадемуазель, это вы мне расскажете.
— Из всего, что вы написали, это моя любимая.
— Почему? Потому что в ней про замок, про знатных господ и про любовь? Вы женщина до мозга костей.
— Мне и правда нравятся книги про любовь. Знаете, я часто думаю, что, кроме любви, на свете нет ничего интересного.
— Силы небесные!
— Иронизируйте сколько угодно, вы же не можете отрицать, что написали эту книгу и что она про любовь.
— Ну, раз вы так считаете…
— Это, кстати, единственная у вас книга про любовь.
— Спасибо, утешили!
— Я вынуждена повторить свой вопрос, господин Тах: почему вы оставили этот роман неоконченным?
— Надо думать, отказала фантазия.
— Фантазия? Вам не требовалась фантазия для написания этой книги, вы рассказывали о реальных событиях.
— Вам-то откуда это знать? Вас там не было.
— Вы убили Леопольдину, так ведь?
— Да, но это не доказывает, что все прочее тоже правда. Все прочее — литература, мадемуазель.
— А я думаю, что все в этой книге — правда.
— Думайте на здоровье.
— Здоровья это вряд ли прибавит, но у меня есть веские основания думать, что этот роман автобиографичен до последней строчки.
— Веские основания? Ну-ка, ну-ка, выкладывайте какие, посмеемся.
— Архивы подтверждают существование замка, вы дали очень точное его описание. Герои носят те же имена, что их реальные прототипы, кроме вас, конечно, но Паисий Трактатус — весьма прозрачный псевдоним, даже инициалы совпадают. Наконец, в тысяча девятьсот двадцать пятом году действительно зарегистрирована смерть Леопольдины.
