Поняв, что я говорю серьезно, она спрятала деньги, но плакать не перестала. Бедняжка, подумал я. Эта марсианская угроза для нее так реальна, что за одну безопасную ночь она готова отдать мне все свои сбережения. Когда я уйду, Салли будет сама не своя от страха — и какая разница, в своем она уме или нет.
— А к психиатру ты не ходила? Вот куда тебе деньги надо вложить — все, сколько сможешь достать. Марсиане существуют лишь в твоей голове.
Салли вытерла глаза и произнесла:
— Ты ведешь себя так же нечестно, как твой дядя, Эд. Вы даже возможности не допускаете, что я права?
Один-ноль в ее пользу. Я вздохнул:
— Допустим, я поступаю нечестно — а ты? Не допускаешь возможности посещения психиатра?
— Я знаю, что он мне не нужен. Ну хорошо. Допускаю.
— Вот и умница. Давай так. Я подежурю ночью в твоей гостиной — повторяю, в гостиной, — но завтра ты пойдешь к доктору. Денег я с тебя не возьму, оплатишь ими свой курс лечения.
— Хорошо, Эд.
Я надеялся, что Салли станет возражать, но она согласилась без колебаний, сразу перестала бояться, улыбнулась дрожащими губами и прошептала:
— Ты просто чудо, Эд Хантер.
Чудо-дуралей, мысленно добавил я, снимая телефонную трубку и называя номер меблирашек, где жили мы с дядей. Он ответил на шестом звонке, успев спуститься с нашего второго этажа в холл к общему телефону.
— Это я, дядя Эм. Извини, что раньше не позвонил.
— Господи, парень! Я уж думал, тебя утащили марсиане. Ты еще со своей сумасшедшей?
— Да, но ты не волнуйся, все хорошо. Объясню утром.
— Ты, я чувствую, сам тронулся. Пойди лучше в Брукфилдский зоопарк, там тебя пустят переночевать с гремучими змеями — это безопаснее. Надеюсь, ты знаешь, что делаешь.
Я тоже надеялся, но при Салли никак не мог объяснить, что спать буду не с ней.
— Будь уверен. Завтра все тебе расскажу. — Я продиктовал ему адрес и телефонный номер, чтобы он не беспокоился.
— Ну что ж, Эд, пьяниц и дураков, как известно, Бог бережет, — сказал дядя Эм. — Может, ты и трезв, судя по голосу, но все равно находишься в этой категории. Спокойной ночи!
— Спокойной ночи, дядя Эм. Не тревожься.
Я повесил трубку и повернулся к Салли. Она как раз выходила из спальни — с пистолетом в руке.
Я напрягся, но она в меня не целилась и даже палец не держала на спусковом крючке.
— Возьми, Эд, на всякий случай. Я купила его вчера, но пользоваться им не умею — пусть лучше у тебя будет.
Вспотев, я вытер лоб платком и взял у нее черный автоматический пистолет тридцать второго калибра. С предохранителя Салли его не сняла.
— Осторожно, он заряжен!
Я вынул магазин и отвел затвор, посмотреть, нет ли патрона в стволе. Его не было: без досылки пистолет бы не выстрелил. Знала она об этом или думала, будто оружие готово к употреблению?
— Допустим, ты хочешь выстрелить, Салли. Как бы ты это сделала?
— Ну, нажала бы на курок, как же еще?
О предохранителе она не имела никакого понятия, и я благоразумно не стал просвещать ее.
— Да, правильно. Хорошо, пусть останется у меня.
Я вернул магазин на место, но патрон в ствол так и не дослал, чтобы Салли в случае чего не смогла пальнуть сразу — так оно спокойнее. Положив пистолет у телефона, я встал, зевнул — фальшивый зевок тут же сменился настоящим — и повесил пиджак на спинку стула.
— Уже поздно, Салли, а мне завтра рано вставать. Но ты не волнуйся, сплю я чутко и сразу проснусь, если что. Входная дверь заперта?
— Сейчас закрою. Она единственная, черного хода у меня нет. В спальне окно, но оно выходит в вентиляционную шахту. Ты ложись, а я еще почитаю — утром заспалась допоздна. Спокойной тебе ночи и спасибо большое.
— Спокойной ночи, Салли!
Она задержалась в дверях. Мне хотелось поцеловать ее, и ситуация подсказывала, что ей тоже этого хочется, но я боялся, что потом не сумею остановиться.
— Можно я приоткрою дверь, Эд? С одним вентиляционным окошком я задохнусь, а так хоть сквознячок будет.
— Да, конечно.
Дверь осталась открытой дюймов на шесть, и я слышал, как Салли ходит по спальне. Я не раздевался, снял только туфли, галстук и расстегнул воротник рубашки. Кресло, где я сидел, было мягкое, ноги я положил на стул, лампу выключил, но заснуть не мог долго: в голове теснились мысли.
