Таня вручила мне почту — обильную, как никогда. Она обязана была вскрывать и регистрировать те письма, на которых не значилось "лично", она всё прочла, и её милые руки дрожали.
Письма были корректные. "Извещаем об адресе ближайшего гробовщика"; дружески-шутливые: "Безносая мама стосковалась по тебе, сынок"; деловые: "Смерть предателю".
— Вам пакет ещё принесли. И велели отдать по секрету.
Пакет был в прозрачном пластиковом футляре с надписью: "Уважаемому журналисту Р. Симпсону — покорнейшая просьба вручить лично".
— Жёлтый такой человечек? — спросил я. — Маленький, в тёмных очках?
— Нет, Бобби, их трое было. Два молодых парня и огромный негр, старый-престарый, он и дал мне это.
— Таня, — крикнул я, — ласточка, я идиот!
— Ты замечательный, — прочувствованно произнёс раскосый херувим. — Дай мне руку. Потрогай мозоли. От чего, знаешь? Нет, чудачок, от клавишей эти — на пальцах А эти, эти, эти — от ручки стиральной машины… от мясорубки… от лопаты, Бобби, не смейся, я умею и землю копать, а вы всё — "птичка", "ласточка"…
— Меня хоронить рано, — сказал я.
— Не смей шутить, сейчас же возьми и не смей! Я всё умею — шить, стирать, варить суп из крапивы… стричь… пилить дрова… Я девушка самостоятельная, я умею даже стрелять, у меня есть револьвер. Ты не представляешь, как я хочу тебе помочь.
— Помоги. Ты читала такую книгу — "Дон Кихот Ламанчский"?
— Даже не слышала.
— Достань мне её. Где хочешь. Укради. Если надо, пусти в ход свой револьвер, я разрешаю.
— Смеёшься? — грустно предположила она.
— Мне не до смеха, — ответил я, потому что мне было, как никогда, не до смеха. В пакете лежало несколько машинописных страниц, и к ним был приколот крохотный листок бумаги, одна каллиграфическая строчка: "Очень прошу ждать, где прежде, от 22.00 до 22.15 и извинить, если не приду. Йошикава".
Четверть часа у меня сжималось сердце, и когда Йошикава вошёл своей деликатной походкой, точно и звуком шагов не желая никого обеспокоить, я ощутил, как он мне стал дорог за эти дни.
"Тихая сельва" по обыкновению гудела и бренчала под стоны горластых кожаных ребят:
Грозная сельва! Чёрные кроны!
Яростный рёв саблезубого льва!
Шеф приказал экономить патроны,
Значит, до завтра ты будешь жива!
…Интересно, доживём мы с ним до завтра?
— Почтительнейше прошу извинить моё опоздание. — Адвокат поклонился и чинно сел, поставив на коленки в поддёрнутых брючках бывалый портфель.
— К чертям ваши церемонии, я прочёл "Записку" — этот страшненький и то знает, кто вы, а я не знаю!
— Прошу извинить также моё неправильное воспитание. Нам предстоит важный разговор при наличии краткого времени, но прежде я прошу вас затруднить себя чтением ещё вот этого.
Он достал из портфеля и раскрыл какую-то книжку.
— Прошу вот отсюда.
"17 октября вечером 29 "колумбов" собрались на последнее совещание…"
— Вот те на! — сказал я. — Откуда же двадцать девять?
— Прошу читать.
"Утром им предстояло напасть на космодром "Эйч си". Но тут Дэвид Йошикава выступил с неожиданным заявлением. Он сказал, что он и шестеро его друзей пришли к выводу о неправильности задуманного: "Земные проблемы надо решать на Земле. Уход в иные галактики будет лишь бегством от них, но они могут возникнуть вновь на любой другой планете. Переустройство общества достигается внутри общества, и история Земли даёт нам примеры и способы". Так произошёл раскол".
— Далее вы можете не читать, но перелистните страницу, — сказал адвокат.
Я увидел фотографию. Просто и прямо смотря в аппарат, улыбаясь в надежде и неведении, стояла группа очень молодых мужчин и женщин. Красавец негр возвышался над ними, обнимая за плечи носатого, с властным лицом, и маленького скуластого.
— В центре — магистр Тейлор, вы его узнали? Слева от него — инженер Иоаннидис. Справа — мой покойный отец. Вот братья Баттоны, старший был талантливым художником…
Нежность звучала в голосе адвоката.
Потом он взял у меня книжку и спрятал в портфель
