— Есть еще люди, которые пускают на ветер плохие, пустые слова: будто туркменскому народу далеко до русского и что лет сто надо ждать, пока на развалинах закоснелого азиатского быта даст могучие ростки поколение ленинцев. Пустые, вредные слова! Мы-то видим, как идет по стране очистительный вихрь революции, и никому не сдержать его натиска!.. Правда, велик и славен русский народ, он могучий орел. Но у орла есть дети, и он поднимает их на крыло. Туркмены, узбеки, киргизы, таджики — наши орлята. Так почему же русскому орлу не научить полетам своих туркменских орлят? Научим, дайте только срок! И вместе поднимемся над просторами Туркестана!.. Только у туркменских орлят много врагов, и главный среди них — басмач! Хотите жить по правде, товарищи, — не давайте жить басмачам!..
О басмачах он говорил долго. Поведал, как недавно один на один встречался с басмачом Мадамин-беком: он был правой рукой главного узбекского басмача Монстрова, что сдался Красной Армии в январе.
— У Мадамин-бека еще недавно кружилась голова от успехов: после Монстрова он стал главнокомандующим у басмачей Ферганы — амир лашкар баши. И за деньги и оружие он обещал англичанам отдать в кабалу на семьдесят пять лет основную житницу Туркестана — Ферганскую долину. Но оказался он человеком дальнозорким, умным, расчетливым: пришел поговорить со мной. Я был с адъютантом и без оружия, и говорили мы, сидя в седлах, лицом к лицу. Я ему сказал просто: «Кончайте, Мадамин-бек! Ну, повоюете вы еще месяц-другой, а потом народ от вас отвернется: мы отдадим ему землю и воду.
Сейчас вас боятся. Но страх — плохой, ненадежный союзник. Да и надо помнить, что мой фронт сокрушил Колчака. И я пришел сюда, чтобы рассеять страх у дехкан и по-братски сказать им: «Уверенно стройте новую, мирную жизнь…» Я обещал ему полное прощение… Не глупый человек Мадамин-бек! Он теперь командует Старо-Маргеланским узбекским красным конным полком. И я его многим ставлю в пример…
Долго говорил командующий: о Москве, где только-только преодолели страшный голод; о своем «Ситцевом крае», где стоят еще фабрики, — нет хлопка.
И старики понесли по аулам добрую весть:
— Якши кзыл-генерал, якши! Слова у него как чистая и прозрачная наша Фирюзинка. И что ни скажет — только про дело. А в делах скорый и смелый. Сказали мы ему про кровных скакунов, которых забрали в армию, так он велел вернуть. И при нас приказ написал: ставить государственный завод для ахалтекинской породы. Любит коня, понимает коня, хороший человек!..
Гостеприимные ашхабадцы показали командующему скачки джигитов. Загорелись у него глаза: давняя любовь к хорошему коню была неистребима!
Подходил он к победителям, жал им руку, говорил с восторгом: «Якши, якши!», хлопал гордого стройного коня по взмыленной шее, заглядывая ему в огненные темные глаза. В них отражался коренастый человек, почему-то по-татарски скуластый, с бородой, сдвинутой набекрень фуражкой и маленьким блюдцем ордена в шелковой розетке.
— Берегите коня, совершенствуйте породу! — говорил он. — Армия на таком коне — вихрь, молния!
Потом был небольшой той в его честь, под тополями, на открытой веранде чайханы. Подавали патрак — жареную кукурузу в масле, шурпу из молодого барашка, сладкий плов и ароматный кок-чай в маленьких пиалах…
Столь триумфальной была встреча в Ашхабаде, что далеко раскатился слух о ней. И Фрунзе намекнул на это в очередном письме к Ленину: «Англичане в Хоросане отчаянно нервничают…»
Он догадывался, что так и будет. И хотя союзниками англичан в хитроумных диверсиях против Советского Туркменистана были афганские офицеры, он не хотел валить их в одну кучу с лондонскими мастерами тонкой дипломатии и откровенной вооруженной антисоветчины.
Афганцы долго были под пятой британского империализма, получили независимость год назад и еще не стряхнули с себя давний гнет британской короны. Но Ленин первым признал независимый Афганистан и дал понять, что только Советская Россия может быть другом и добрым соседом молодого суверенного государства.
И Фрунзе еще перед выездом в гарнизоны подчеркнул, что он целиком разделяет позицию Ленина. И направил чрезвычайному посланнику Афганистана в Ташкенте, его превосходительству Мухамеду Вали-хану, приветственную телеграмму.
