Руководитель столичных большевиков Яков Драбкин, он же Сергей Гусев, Харитон, Лебедев, Нация и Эдуард Даннемарк, работал без сна. Близкие товарищи поражались его энергии. Они встречали его повсюду, но чаще всего в подпольных типографиях: Петербургский комитет его стараниями забросал город снежной лавиной листовок и прокламаций. И с каждым часом они становились острее и ярче.
К путиловцам присоединилась почти вся армия столичных металлистов, текстильщиков и кожевников: к вечеру 7 января в Питере бастовало свыше 130 тысяч рабочих. Город погрузился в кромешную темень и замолк: ни фабричных гудков, ни крикливых газетчиков на улицах — печатники включились в стачку.
Царь был перепуган шальным выстрелом с Петропавловской крепости 6 января. В день крещения, при водосвятии на Неве возле Зимнего дворца, шарахнули картечью по его свите, задели помост около его павильона и повредили фасад дворца. И он покинул столицу.
А в рабочих районах беспрерывно шли многолюдные митинги. И Гапон метался по ним в панике и кричал осипшим голосом:
— Листков не читать! Разбрасывателей гнать в шею!
А большевики в своих прокламациях неустанно будоражили забастовщиков: восьмичасовой рабочий день и повышение заработной платы! Свобода стачек, собраний, печати! Созыв Учредительного собрания! Долой самодержавие! Долой войну! Да здравствует РСДРП!
Такого взрыва Россия еще не знала: стачка вырвалась из рамок гапоновщины и возвестила революционную бурю.
Гапон кинулся на крайнюю меру: идти к Зимнему дворцу, вручать царю петицию народа. И сейчас же началось обсуждение ее пунктов на заводах и фабриках.
Даннемарк-Гусев собрал студенческих агитаторов. И Фрунзе впервые увидел и услышал этого таинственного главного большевика в российской столице, который в таком количестве поставлял огненные прокламации, словно была у него не одна пара рук.
Ему было тридцать. И ничто не выделяло его на фоне пресловутых «вечных» студентов, с которыми Фрунзе сталкивался уже не раз: редкие клочья по щекам и подбородку, но с открытым «пространством» под тяжелой нижней губой. Малые очки в металлической оправе, знакомые русским интеллигентам еще со времен Добролюбова и Чернышевского. И длинные волосы нигилиста, с напуском на уши, и какой-то потертый кителек, похожий на тужурку технологов.
Но у него был покоряющий баритон: сочный и чистый. И говорил он, печатая каждую фразу:
— Идите без промедления на гапоновские митинги. Говорите хоть десять раз в день, но берегите голос — охрипшему агитатору цена грош. Все наши силы бросим на развал гапоновской затеи. Такой дешевой ценой, как одна петиция, хотя бы и поданная попом от имени рабочих, свободу не покупают. Она завоевывается кровью, в жестоком бою с оружием в руках… Будем противиться шествию изо всех сил. А если оно состоится, пойдем вместе с рабочими!..
Фрунзе, как и все другие его товарищи, резво бегал по городу от завода к заводу: конка не работала, извозчики были не по карману. И почти на каждом митинге встречался он со старшими большевиками, которые подпирали его плечом в трудную минуту. Однажды это был Василий Шелгунов — старейший рабочий-революционер. Во второй — Константин Жарновецкий, еще с завязанной головой после ранения. На патронном заводе после него выступал сам Даннемарк и похвалил его за простоту и образность речи. На Васильевском острове вслед за Фрунзе взял слово Емельян Ярославский и очень резко навалился на Гапона.
На Петербургской стороне Фрунзе едва не освистали: там у Гапона было самое крепкое ядро. И вера в царя была сильнее, чем в других районах. И многим рабочим мелких предприятий хотелось добиться своей цели мирным путем. Однако и там прислушивались к лозунгам большевиков и постепенно вносили в петицию политические требования. Так появились в гапоновском документе — свобода слова и печати, свобода рабочих союзов, ответственность министров перед народом, восьмичасовой рабочий день, равенство всех перед законом, созыв Учредительного собрания, прекращение войны и передача земли крестьянам.
Меньшевики же активно скатывались вправо. Они не верили, что пролетариат может быть гегемоном в революции, и уступали в ней руководящую роль либеральной буржуазии. В новой «Искре» промелькнула чудовищная мысль: меньшевики будут рады, если русская революция обогатится священником, генералом или чиновником в роли вожака! И поэтому они 7 января обсуждали с Георгием Гапоном порядок шествия рабочих к Зимнему дворцу.
