— Будем как дома. Вагон мой — дом мой, почти как у вас. Четвертый раз кочую по фронтам, и все неделями да месяцами. Вот уж никогда не думал, что придется так коротать дни на колесах.
Он заметно устал за долгий день: смотр войскам, митинг; да еще два завода, где он долго напутствовал рабочих, как важно для страны немедленно пустить в ход станки. Скинул сапоги, пиджак и остался в синей косоворотке с белыми пуговицами, как мастеровой в кругу семьи в свят день, когда можно хоть на миг забыть о тяжелой работе. И пригласил гостя к самовару. И достал из походного поставца бутылку «смирновской».
— Вожу на случай простуды, Михаил Васильевич. Бывшему мастеровому хорошо помогает, да и командарму, надо полагать, не во вред. А сегодня обычай нарушу: надо отметить ваш орден чин чином!
— Есть и еще добрый повод, Михаил Иванович!
— Это какой же?
— Стокгольм! Год 1906-й!
— Погоди, погоди! — Калинин нацепил очки и пристально поглядел на Фрунзе, мучительно напрягая память. — Постой, постой, не говори, сам вспомню! Ты же тогда мальчик был, а?
— Ага! Моложе меня не было.
— Бог мой, Арсеньев? От ивановских ткачей?
— Он самый!
— Ну, товарищ Арсений, вот это день у нас! Да как же я тебя вдруг-то не признал?
— Годы, Михаил Иванович! Оставили они много тяжелых следов. Да и бородища, нарочно не стригу перед Ташкентом, там ее старики уважают. И потом — как вы могли подумать, что организатор мирных ткачей станет водить полки Красной Армии?
Стали вспоминать, как ехали на съезд. И Калинин, давясь смехом, рассказал, как он крепко спорил с меньшевиком в каюте, когда пароход сел на мель. Пожалуй, они бы и не заметили в споре этой аварии. Но помог… чемодан.
— Мой чемодан, понимаешь, мой! Книжки там и новая пара ботинок для заграничной экипировки. Вот он и поставил точку в споре: свалился от толчка с полки и этому меньшевику — тяп по лысине! Как говорится, не взял словом, так доконал чемоданом. Спорщик тот схватился обеими руками за голову и пулей вылетел на палубу. Мой верх!..
Так и пошло: и смешное вспомнили и грустное. Где да как. И что было. И что стало. И про деникинщину, что чумой навалилась на голодную страну, и про недобитого Колчака, и про Среднюю Азию с хлопком и с нефтью; и про то, сколько годов уйдет, чтоб поднять порушенное хозяйство — заводское и крестьянское. И только под самый конец вспомнили про орден. И допили под него, что осталось на донышке.
— Трудно дается все, Михаил Васильевич. И с орденом было мороки вдосталь. Покойный Яков Михайлович как-то сказал Ильичу: «Нельзя быть организованному государству без орденского устава! И уже много героев, которых надо награждать за революционную доблесть!» — и Ильич одобрил идею. И Свердлов год назад — шестнадцатого сентября — подписал декрет ВЦИК: «Знаком отличия устанавливается орден Красного Знамени с изображением на нем Красного Знамени развернутого, свернутого или усеченного по форме треугольника»… Насчет знамени все ему было ясно, а как это будет выглядеть, никто толком не знал. Ни крест, ни звезда, а знамя — чтоб горело над сердцем как символ пролетарской отваги… Создали комиссию — провести конкурс среди художников и одобрить лучшее их предложение. Был я в ней да еще Виктор Ногин и Авель Енукидзе. Натащили нам орденов со всего света — из царских кладовых. Мы их и так вертели и эдак, но все не то. А главное — и конкурс проводить некогда: уже много появилось достойных для награды товарищей. Да и художники с осьмушки плохого хлеба живо не сработают. Выручил Виктор Павлович Ногин: «Я, — говорит, — нашел нужного человека — товарища Лопашова. И он присоветовал мне двух Денисовых — отца и сына. Оба они художники, а сын еще и гравер и сейчас работает в Наркомпросе у Луначарского». Ногин с ними встретился. Отец лежал больной. Согласился сделать рисунок сын — Владимир Васильевич. Быстро он набросал шесть эскизов — с пушками, винтовками, шашками и пятиконечными звездами на фоне алого знамени. Остановились на этом варианте, что у тебя. Но Яков Михайлович ни серебра, ни золота не дал, приказал делать из латуни. Фирма братьев Бовзей, что поставляет нам красноармейские звездочки на фуражки, отштамповала штук полтораста. Глядим: и бедно очень, и велики ордена, и отделка низкопробная. Передали заказ в Питер, на Монетный двор. И Владимир Ильич сделал замечание: «Надо бы из серебра, с позолотой!» Ну и начали награждать. Сегодня уже вторая сотня идет. Начали же с Блюхера, первый орден у него…
