— Следить все время. Быть около. Живого или мертвого, но вынести из боя, к переправе, на пароход!
Берегом уже гнали повозки патронов — их, ползком волоча в траве, разносили по цепям, как только полегли они за Турбаслами. И когда осмелели, окрепли наши роты — поскакал возвратно к пароходу Фрунзе. Вдруг грохнуло над головой, и он вместе с конем ударился оземь: коня — наповал, Фрунзе сотрясся в контузии. Живо ему на смену другого коня, с трудом посадили, долго не могли сговорить-совладать, чтобы справить к пароходу, — он, полубеспамятный, уверял, что надо остаться в строю…
Чапаев командовал на берегу: всю тонкую, сложную связь событий держал в руках. Скоро и он выбыл из строя — пуля пробила голову. Взял командование Иван Кутяков. Жарок шел до вечера бой. Ночью искрошили офицерские батальоны и лучший у врага каппелевский полк…
Из двух клятв, что скрестились на уфимских холмах, сбылась одна: ворота к Сибири были распахнуты настежь».
Да, роковой был день 8 июня 1919 года, накануне взятия Уфы. Тронина увезли в Бугуруслан — к счастью, пуля не задела сердца, и его удалось спасти. Пудовая бомба с самолета белых упала позади Фрунзе, перед крупом трепетной Лидки, когда она взвилась под всадником на дыбки и круто разворачивалась на задних ногах. Ее разорвало. Падая, она придавила боком хозяина, которого взрывной волной ударило в левый бок — в щеку и в руку. Из уха пошла кровь, рука онемела. Его вытащили из-под коня, подсадили на другую лошадь и кое-как уговорили переправиться, пока самолеты не сделали очередной заход. По Чапаеву дали очередь из пулемета с большой высоты. И пуля, пробив сукно фуражки, засела в черепе. Но неглубоко. Когда вынимали ее, Василий Иванович сидел на табуретке, стиснув зубы, не жаловался и не стонал. А как только перевязали, растолкал «медицину» и снова поскакал в бой. На диво щадили пули Ивана Кутякова, и он сделал все: выдвигал и выдвигал полки, кидал в тыл конницу и отбивал «психическую атаку» каппелевцев. И призывал сделать последний рывок на Уфу, которая так манила второй день чапаевцев, сверкая куполами на высоком бугре междуречья.
Фрунзе, придерживая у груди левую руку, прискакал раньше арьергардных отрядов. Его встретил перевязанный Чапаев в простреленной фуражке, сдвинутой к правому уху. И отрапортовал:
— С победой, товарищ командующий! — Глаза его горели, конь под ним гарцевал.
— Благодарю, Василий Иванович!.. Откровенно говоря, не ожидал тут встречи с вами. Я дал указание врачам предписать вам покой. А вы опять за свое? В нарушение?
— Вы уж не сердитесь, Михаил Васильевич! Ей-богу, покойно мне будет только среди своих, в Уфе… А вот вам бы… не стоило!
— Ладно, ладно! — улыбнулся Фрунзе. — Оба нарушили, вместе и ответ держать. Хотя победителей не судят; да и за этот бой под городом врачи нам сделают скидку…
Среди ликующих чапаевцев Фрунзе и Чапаев добрались до Большой Сибирской гостиницы. И самостийно начался парад: не по форме, без равнения в рядах; пешим строем, на двуколках, на орудийных лафетах, на конях, с шашками наголо.
Войска шли и шли, и командующий, поднимая здоровую руку, горячо благодарил их за верность Родине.
Федор Федорович Новицкий правильно отмечал, что контрудар по Колчаку представляется «настолько искусным, а результаты его явились настолько большими, что, не будь впоследствии победной операций на Туркестанском и, особенно, на Южном фронтах, все равно за М. В. Фрунзе была бы обеспечена слава великого пролетарского полководца».
Партия так и оценила действия Михаила Васильевича, и он был награжден орденом Красного Знамени за блестящую организацию и проведение победоносного контрудара, за личное мужество и храбрость в боях под Уфой. Орденом был награжден и Чапаев и группа его товарищей.
Фрунзе отчетливо видел, что развитие удара по Колчаку неизбежно, потому что «верховный» уже не мог противостоять красным силам ни в одной точке. Он уже уступил территорию до 300 верст в глубину в центре своей группировки и на северном участке, сдал в плен 12 тысяч солдат, 220 офицеров и генералов. 25 тысяч белых усеяли костями гигантское поле битвы. И, огрызаясь, продолжал пятиться к Уралу.
