Вслед за Кутяковым бросил в бой две свои бригады Василий Чапаев. Но это было 28 апреля 1919 года, когда Фрунзе начал контрудар по Колчаку, обрушив на армию Ханжина 40 тысяч штыков и сабель.
И начались три славных этапа наступления Красной Армии на Восточном фронте: операция Бугурусланская (28 апреля — 13 мая), Белебейская (15–19 мая) и Уфимская (25 мая — 19 июня 1919 года).
На каждом этапе Фрунзе был в гуще боя, следуя суворовской тактике: быстрота, глазомер, натиск, победа. «Неприятель думает, что мы за сто, за двести верст, а ты налети на него как снег на голову: стесни, опрокинь, гони, не давай опомниться…»
С командармом сроднились бойцы и командиры, потому что видели, «с какой неистовой радостью он всего себя, целиком, до последнего, отдавал — и мысль, и чувство, и энергию в такие исключительные дни», — отмечал в дневнике Дмитрий Фурманов.
Появлялся Фрунзе в части неожиданно, как ясный день при долгом ненастье. Кого-то благодарил, отмечал в приказе, награждал орденом; кого-то разносил в пух и в прах — перья летели по всей дивизии. Но делал это с тактом, потому что был в кругу близких товарищей, единомышленников: и не перехваливал и не втаптывал в грязь. И бойцы словно перерождались. Когда же в трудный час боя кто-то замечал командарма в самом жарком месте и кричал восторженно: «Братцы, Фрунзе с нами!» — порыв наступающих не знал предела.
Но на каждом этапе контрудара подстерегали Фрунзе досадные огорчения, обида. То приходилось преодолевать упорное сопротивление Троцкого и его чиновников. То бороться с головотяпством работников штаба фронта и нерасторопностью подчиненных командиров. А однажды пришлось пережить и горечь измены.
В самый разгар Бугурусланской операции его предал командир 74-й бригады Аваров и едва не поставил под угрозу весь план контрудара.
Этот бывший полковник — дюжий, бравый, но с хитрыми бегающими глазами — появился в Самаре с рекомендательным письмом Троцкого. И при первой встрече с Фрунзе дал понять, что ему по силам было бы руководить 4-й армией, где должность командарма оставалась вакантной.
Михаил Васильевич — человек кристально-чистый, иногда излишне доверчивый к военным специалистам, которые шли под его руку, — на этот раз насупился и замкнулся. То ли хвалебное письмо Троцкого насторожило; то ли не в меру самонадеянным показался полковник; то ли не вызывали доверия его плутовские глаза и ничем не скрытое желание новичка получить как можно больше секретной информации о Южной группе войск.
Сам Фрунзе не мог объяснить причины явного недоверия. И по совету с Куйбышевым дал ему 74-ю бригаду в Чапаевской дивизии и оставил ее до времени в самарском резерве.
Когда же вошел в силу секретный приказ № 021 и 74-я выдвинулась на передовую, Авалов перебежал к белым с оперативными планами Фрунзе.
Омерзительной была эта минута, словно больному командарму вместо соды всыпали в стакан лошадиную дозу яда!
Он схватился за голову, мучаясь от приступа боли, и крикнул страдальчески:
— Расстрелять без суда, как только этот мерзавец окажется в наших руках!
Колчак знал теперь замыслы Фрунзе и торопился сделать прорыв на Сергиевск, в слабом месте Северной группы Шорина. Но события на фронте Южной группы развивались неотвратимо, и нельзя было думать о том, чтобы пересечь или изменить инерцию движения вперед. Выход был один: подстегивать наступление, выполнять за сутки то, на что отводилось три дня, и с ходу менять направление к северо-западу. А командарму не слезать с коня, забыть даже о кратком сне и подписывать приказы не в самарском штабе, а на командных пунктах дивизий, бригад и полков.
Фурманов был направлен в 74-ю бригаду для расследования. К счастью, предатель действовал в одиночку, и о его преступном замысле не знали даже ближайшие помощники. Бойцы горели желанием поймать гадину и повесить на первой осине. Часть оказалась боеспособной и в районе реки Ик с честью выполнила свою задачу.
Западная армия генерала Ханжина великолепно научилась отступать. Она кое-как вырвалась из мешка и сдала Чапаеву Бугуруслан (при взятии города отличился Иваново-Вознесенский полк). Очистила пространство до ста пятидесяти верст в глубину и стремилась удержаться на двух рубежах: на севере — у Бугульмы и на востоке — у Белебея.
